А собаку я возьму себе - [93]

Рибас наконец-то среагировал:

– Замолчи!

Маленькое личико женщины побагровело.

– Я не собираюсь молчать! – крикнула она. Мы присутствовали при бунте, должно быть, давно готовившемся. – Я слишком долго молчала, а теперь буду говорить! Ты неудачник, Аугусто, и ничего больше. Где обещанные чудеса, загородный особняк, путешествия? Ты хотел завоевать мир, а кончил тем, что нанимал каких-то жалких воришек, чтобы с их помощью немного подзаработать на собаках.

Взбешенный Рибас обратился ко мне:

– Скажите ей, чтоб замолчала.

Я умиротворяюще развела руками:

– Мы собрались здесь, чтобы поговорить.

– У нас даже детей из-за тебя не было! Только и знал, что бегать за другими женщинами, и чем вульгарнее, тем лучше.

– Вот что не дает тебе покоя! Поэтому ты ее и убила.

– Это ты ее убил! Ты же совсем обезумел, когда она сказала, что уходит к полицейскому! Бросить такого красавца ради старого толстого полицейского! Думаю, это тебя особенно задело, потому что, откровенно говоря, на любовь женщины тебе наплевать. Единственно, чего ты хотел всю жизнь, – это выделяться, быть центром притяжения. Зачем ты полез во все эти грязные дела? Для чего нам нужны были еще деньги?

Рибас угрожающе поднялся во весь рост. Гарсон кинулся к нему, забыв обо всем. Пришлось мне повысить голос:

– Сеньоры, достаточно, прошу вас! Если вы не проявите сдержанность, нам придется прервать эту встречу.

Я с опаской поглядывала на Гарсона, но он отпустил руку Рибаса и сел. Рибас же расстегнул верхнюю пуговицу своей спортивной рубашки и тяжело отдувался. Говорить теперь он стал тише.

– Ты убила ее, Пилар, и не надо лгать. Ты уже достаточно здесь наговорила. Отвечай, почему ты ушла из дома в ту ночь.

– Я боялась остаться с тобой наедине и наблюдать, как ты собираешь свои вещи, чтобы меня покинуть. Я слишком часто боялась тебя, Аугусто, и такие отношения между супругами ненормальны.

– Болтовня! Ты взяла Помпея и отправилась к ней домой. Не могла примириться с тем, что я тебя бросаю. Ты напустила на нее собаку и продолжала натравливать пса до тех пор, пока он ее не растерзал. Тут ты сообразила, что можешь обвинить во всем меня. А возможно, планировала это с самого начала!

– Нет! Ты убил ее, потому что не мог уговорить, чтобы она бросила своего полицейского!

Мы зашли в тупик. Ноющая боль в желудке сменилась у меня звоном в ушах.

– Тише, пожалуйста! Думаю, будет лучше отложить этот разговор до завтра.

Я велела увести подозреваемых. И тут только заметила, что рот у Гарсона окровавлен. Он прикусил нижнюю губу. Я протянула ему бумажный платок. Он утерся. Мы глядели друг на друга, не в силах что-либо обсуждать и даже просто говорить. Я не представляла себе, который теперь час, и перевела глаза на часы. Выдерживать и дальше взгляд своего напарника я уже была не в состоянии.

– Ну и каково же ваше мнение? – спросил он наконец.

– Не знаю. А ваше?

– Я думаю, что это он.

– Почему?

– Ему в большей степени было что терять, вспомните тетрадку.

– Далеко не всегда убивают из холодного расчета.

– Но ведь это он послал Марсаля к вам домой.

– Меня удивляет, как человек, давно занимающийся всякими грязными делами, мог совершить подобную глупость.

Все было ясно: Гарсон делал ставку на виновность Рибаса. Я подумала о том, насколько же глубоко засело в его израненной душе бессознательное желание, чтобы это был именно Рибас. Ему было важно предать соперника анафеме, обрушить на него весь гнев как на человека, претендовавшего на любовь Валентины. Доказательством этого может служить тот факт, что обвинение он выводил исключительно из наличия тетрадки, забывая о любовном факторе.

Исходя из сложившихся обстоятельств, я была уверена, что решение загадки должны преподнести нам наши подозреваемые. И не ошиблась. Не успела я на следующий день войти в здание комиссариата, как дежурный доложил мне, что Рибас желает поговорить со мной конфиденциально. Я сразу же истолковала это как прямую просьбу, чтобы Гарсон при разговоре не присутствовал. Что ж, вероятно, это был единственный способ сдвинуться с мертвой точки.

Рибас был очень серьезен и все порывался рассуждать. Он признался, что всю ночь не сомкнул глаз. Пребывание в нашем заведении настолько прояснило его ум, что он придумал способ выявить истинного виновного, каковым, разумеется, сам не был. Он прекрасно сознавал, что одно дело – обвинение в убийстве, которое может быть квалифицировано как непреднамеренное, и совсем другое – обвинение в вероломном, коварном преступлении. Рибас попросил у меня разрешения повидаться с женой наедине. Я сказала, что не могу этого позволить – любая попытка повлиять на нее, не контролируемая мною, недопустима.

– Хорошо, ну тогда хотя бы разрешите поговорить с ней в вашем присутствии. Только чтобы вашего коллеги при этом не было.

– Вы действительно считаете, что имеете на нее такое влияние, что она скажет всю правду?

– Уверен в этом.

– Вчера мне так не показалось; возможно, она изменила свое отношение к вам.

– Я знаю, что говорю.

– Хорошо.

– И еще одно. Чтобы то, что я буду говорить, не было потом использовано против меня. Поверьте, ведь я только постараюсь добиться, чтобы она сказала правду.