А. Разумовский: Ночной император - [17]

— В Богородицыны, — с жаром ответил Алексей.

Сидящие за вечерним столом переглянулись, но выручил офицер, согласившись:

— А ведь, пожалуй, верно. В полунищую, полутемную церковь вдруг врываются с ярчайшими свечами наши самые ярчайшие дамы во главе…

— Да, во главе… Знаешь ли хоть ты, в самом-то деле, кто тебя вывел из полутемной церкви на полный свет?

Алексей молчал. Все у него за этот вечер в голове перемешалось.

— А похитила тебя, добрый молодец, цесаревна Елизавета Петровна, преславная дщерь царя Петра, дай ему, Боже, место в раю!

Еще кромешнее стало в голове у Алексея. Но архиепископ Феофан уже оставил его, к офицеру обратился:

— Мы с тобой еще поговорим, Антиох. Пожалуй, и во здравие преславное дщери выпьем… Охо-хо, грехи наши!.. Хлопец-то, видать, замаялся. Уложи его да возвращайся.

Алексей думал — сейчас такой разряженный офицер и стелить ему будет, а тот только дернул за шелковый шнур, чем вызвал звон в дальних покоях. Сейчас же явился чуть ли не боярин в белых чулках и белых перчатках и склонился в поклоне:

— Слушаю, ваше сиятельство.

— Уложи послаще хлопца, Григоре. Да покорми как след. Да к утру приготовь ему платье, человека достойное.

Опять взяли Алексея под локоток и повели дальше, в глубь ярко освещенных зал. От волнения и усталости — ведь с раннего утра на ногах — он запинался о ковры, хорошо, что хоть не растянулся. Жизнь так круто поворотила куда-то… но куда?..

Истинно говорят: утро вчера мудренее. Накормленный до отвала невиданной доселе едой, уложенный на пуховики и пуховиками же укрытый — уснул он как в обители ангела. Ведь если есть на свете Богородица, так должны быть и ангелы?..

Но спал, видимо, недолго, лакей разбудил:

— Князь изволит к столу пригласить.

Обещанная одежда еще не была приготовлена, старую натянул. Лакей, сам похожий на князя, повел его по переходам из одних покоев в другие, а там и в третьи-четвертые, попробуй сосчитай. Алексей тащился угрюмо. После такого знатного ужина да знатно бы поспать! Так нет — подняли. Его дело такое, подчиняйся. Привели и втолкнули, поскольку он в изумлении упирался, уже в другую ярко освещенную залу. Но не свет ослепил, а все те же сегодняшние чудеса. За длинным столом, покрытым малиновой золоченой скатертью, сидели офицер, названный князем, великомудрый земляк отче Феофан, еще какие-то люди… и знакомый кадетик, которому он когда-то оторвал рукав. В новеньком черном мундирчике, по обшлагам и по отворотам обшитом серебряной басмой. Он, конечно, узнал своего обидчика, но виду не подал, как равный с этими взрослыми и важными людьми, продолжал свое:

— Силлабический стих? Он велемудр для Польши, но что ему прозябать в России? Он повелевает порядок, строгий размер — какая мера у нас? Какой порядок? Вот вы, отче Феофан, писали: «Что се есть? До чего мы дожили, о, христиане? Что видим, что делаем? Царя Петра хороним». Я бы только присовокупил: дело его хороним. Несчастные мы!..

И Феофан, и хозяин видели же молчаливо стоящего у порога гостя, но не перебивали кадетика. Лишь когда он оборвал еще совсем недорослый голос, хозяин повел гостеприимно рукой, приглашая:

— Прошу, юный спевак, так счастливо попавший в фавор!

Алексей не знал, куда он попал, да и слова такого не слыхивал, но в подражание отцовской фамилии — Розум! — уразумел: за стол велят садиться. А раз повелевают, так слушайся. Ты человек малый. Про свой, опять всех удививший, рост и не подумал.

Нехотя, не глядя, громыхнул тяжелым, тоже, видно, как и стол, дубовым стулом — оказался по правую руку кадетика. Заважничавший кадетик и это не принял во внимание.

— Что же ты, Александр? Мой Алешка впервые попадает в такие хоромы, смущается. Приободри хлопца.

Феофана Прокоповича кадетик, видно, и уважал, и слушался, потому что сразу оборотился:

— Певчий? Слышал, слышал: знатно поете. Иначе цесаревна Елизавета не положила бы на тебя глаз…

— Ухо, — поправил Феофан Прокопович. — Протопоп Илларион до сей поры не может прийти в себя. Так и говорит: на беду, ухом своим чутким да светлейшим подловила хлопца прекраснодушная Елизавет. Слезьми заливается отче Илларион: куда да как, мол, буду я без Алешки-заголоса? Не возгордись, — строго посмотрел на Алексея. — До поры до времени больше слушай, что другие говорят, да на усишки свои мотай.

Все опять заговорили о прежнем. Теперь хозяин начал:

— Может, и прав Александр, но мне уже не отойти от силлабики. Как мыслите, ваше преосвященство?

— Так и мыслю, как Александр: мне тоже с силлабикой не бороться. Разве что ты: и молод, и начитан, языки иноземные знаешь. А мне — куда там! И оду-то на восшествие Анны Иоанновны сладить не могу… Ты, говорит Александр, преславно ладишь? Читай.

— Какие оды, ваше преосвященство!.. У меня тоже не пишутся. Все больше сатиры.

— Ну, так сатиру новую изволь.

— Горьки они выходят… В пренебрежении народ. Мы забываем, откуда вышли родом, как и вирши наши. Предки нам трудами своими расчистили ключ воды чистой, сиречь дорогу к чинам, к богатству, к славе. От земледетелей мы все явились, иль забыли? Отсюда и мысль моя заключительная:

От них мы все сплошь пошли, один поранее