А потом пошел снег… - [7]

Потом раздались голоса возвращавшихся людей, она вскочила и, велев ему дожидаться, помчалась в пещеру, чтобы выйти к нему вместе со всеми.

Дожидаясь гомонящую на подъеме братию, он вальяжно развалился на траве, разглядывая темные дождевые облака, которые, тяжело переваливаясь через вершины гор, позли в сторону моря, окружая со всех сторон мирно светящее солнце, и думал о ней, о том, почему эта девочка стала так близка ему за несколько дней и почему он так хочет, чтобы она думала о нем хорошо.

По траве вышагивала ворона, которая явно целилась на роговой гребень, который обронила Ольга, и он дал ей подойти поближе, а потом так громко заорал по-тарзаньи — разучил этот крик еще в школе, зарабатывая себе авторитет у пацанов, — что до полусмерти перепугал физкультурника, который первым вынырнул из дыры, подслеповато щурясь на солнце. Ворона недовольно глянула на него искоса, отчетливо ответила ему, каркнув два раза в ответ, и спокойно зашагала в сторону.

Потом он отчаянно заливал ребятам, как пробежал пещеру по-быстрому, потому что был в ней не раз, и про путешествия по московскому подземелью и одесским катакомбам добавил, и был так весел и жив, что ничто его не выдало, тем более что дядьки и их животы еще бродили в глубине.

Дождь достал их как по заказу прямо на раскопках древнего города. Они только спустились с каких-то древних, в сплошной узорчатой резьбе каменных ворот, как начала падать сплошная, без разрывов стена воды, как будто наверху перевернули реку вверх дном. Наверное, так и начинался потоп. Все исчезло вокруг — и море, и горы, и небо, не говоря уже о домах, кораблях, дорогах и прочих ничтожных по сравнению с природой творения людей.

Набившись всем кагалом под навес, огороженный тремя дырявыми хлипкими стенками, они ежились под холодными брызгами, пробивавшими их укрытие насквозь, и, переглядываясь, понимали, что хоть им и было велено ждать здесь, но хляби разверзлись надолго и надо что-то придумывать самим. И вдруг вдали размытой желтой кляксой, словно мираж, проступил сквозь дождь силуэт светящегося окнами желтого ковчега-автобуса, который, как обещано, должен был доставить их к катеру. Все кричали «ура», обнимались, легко проскочив путь от отчаяния к счастью, а Гелию все казалось, что это получается уж слишком просто и так не бывает, что в этом потопе время перевернулось и что сегодняшний день так просто закончиться не может.

Грузная машина, качнувшись, затормозила, пустив из-под колес фонтан воды, потом с резким звуком раскрыла двери, и громкий голос из репродуктора, не стесняясь в выражениях, но с ласковыми украинскими интонациями погнал их вовнутрь. Все вымокли до нитки, поэтому салон быстро разделился на мужскую и женскую половины, где поскидывали мокрую одежду и, особо не стесняясь, сидели как на пляже, полуобнаженными, блаженно отогреваясь в тепле. Физкультурник, голый до пояса, но с неизменной медной дудкой на его шее и грозными вэдэвэшными татуировками на плечах и спине, обходил ряды, наливая горячий чай в жестяные кружки из разрисованного пальмами и маленькими домиками голубого китайского термоса.

Щетки бесполезно полировали лобовое стекло, не успевая за струями воды, заливавшими его, шипел сжатый воздух из тормозов, удерживавших машину от скольжения, движение было очень медленным, почти шагом, потому что свет фар не пробивал завесу плотного косого дождя и не удавалось рассмотреть, что же там впереди. Потоки грязно-желтой воды со склона холма переливались через дорогу и запрудили ее почти по ступицу колес. На краю они бурно перекручивались в водоворотах и скатывались под откос, летя вниз к морю. Внутри был полумрак и было уютно. Играла тихо музыка. Все отогрелись, успокоились и вновь погрузились в амуры, или карты, или сон, или разговоры, по всегдашней человеческой привычке не креститься до грома. Хотя то, что происходило за стеклами окон, было таким необычным, таким сверхъестественным, что должно было хотя бы насторожить их, но человеки никогда не расстаются с твердой уверенностью в том, что неприятности надо переживать в порядке их поступления и что кривая возьмет да и вывезет.

Потом, когда ему стукнуло далеко за шестьдесят, сидя в уютном кресле, он рассматривал по телевизору катастрофу в Крымске, вспоминал свою историю, и, слушая людей, переживших беду, он понимал, что ничего не изменилось — можно жить на краю смерти и думать, что пронесет, надеяться, что система выручит, не система, так какой-нибудь герой, или на крайний случай Бог предупредит или спасет, а когда беда обрушивает жизнь — кричать и искать виноватых.

Он с Ольгой теперь не расставался совсем. А может быть, это она не расставалась с ним. Во всяком случае, и до дождя, и уж точно во время его они были рядом, близко, как будто чувствовали, что нуждаются в защите друг друга. Он единственный захватил с собой прозрачную, редкую тогда полиэтиленовую накидку от дождя и укрылся с ней немедленно, к вящей зависти остальных, так, что в автобус они сели относительно сухими, только обувь пришлось снять.

Они уселись впереди, положили босые ноги на поручень у выхода и так уютно склонили головы друг к другу, что всем сзади стало понятно, что эти двое вместе, ну, хотя бы на следующие десять дней. И только его оставила тревога и он успокоился, как вдруг что-то дрогнуло внизу. Автобус покачнулся раз, другой, явственно разворачиваясь боком, он замер, натруженно подвывая мотором. Внутри был слышен только жестяной голос Хиля, который по-прежнему радовался воде, которая разделяет и плещет. Потом машина клюнула носом, наклонилась вперед и, не распрямляясь, начала куда-то скользить. Водитель с облепившими вспотевшую лысину рыжими волосами, сгорбившись над рулем, крутил его остервенело, пытаясь поставить колеса поперек движения, потому что тормоза не помогали. Но полз-то не автобус, ползла дорога, потому что сорвались с места пласты земли, размытые потоками воды, и все сползало, пока медленно, куда-то вбок.