А облака плывут, плывут... Сухопутные маяки - [36]

Реувен знал, что в квартире родителей Эммануэллы уже давно живут другие люди и от прошлой жизни в ней, по сути, ничего не осталось, но не смог совладать с искушением, подошел к дому и заглянул на веранду. В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году теща умерла, и несколько лет тому назад Эммануэлла эту квартиру продала, а вместо нее купила две поменьше: одну на улице А-Яркон — для Офера, а вторую для дочери, которую назвала Ноа. «А ведь в это время она уже была тяжело больна, — думал Реувен. — И все равно до самой последней минуты продолжала заботиться о детях. Как львица». На глаза у него навернулись слезы.

Когда он дошел до здания театра «Габима», то вспомнил, что Офер сказал как-то, что оно напоминает ему огромного белого кита из романа «Моби Дик». «Этот кит, — сказал он, — разинул пасть и обнажил свои зубы, но в чреве у него свершается прекрасная и таинственная жизнь». Свернув на тенистый засаженный фикусами бульвар Бен-Цион, Реувен неожиданно почувствовал, что во рту у него пересохло от жажды и что ему очень хочется есть. Ничего удивительного. Ведь сегодня он встал в половине пятого утра и перед уходом из дома успел только выпить чашку растворимого кофе. К счастью, как раз напротив «Габимы» стоял лоток, где Реувен когда-то покупал Оферу мороженое и пирожные, и он решил купить себе какой-нибудь воды и что-нибудь перекусить. Продавец за стойкой был похож на того, который стоял здесь раньше. «Вполне возможно, что это он и есть», — подумал Реувен. Подойдя к лотку, он какое-то время размышлял, какой именно сандвич выбрать — с тунцом или с яйцом, — и в конечном счете решил взять с яйцом, потому что тот был дешевле. Кроме того, он попросил у продавца бутылку «Темпо».

— «Темпо»? — рассмеялся продавец. — Да такого напитка уже лет двадцать как не существует в природе. Вы, наверное, имеете в виду «Кинли»?

— Пусть будет «Кинли», — согласился Реувен, взял сандвич и банку «Кинли», расплатился, пересчитал глазами сдачу и направился к скамейке, стоявшей неподалеку. «А может, я на самом деле вовсе не хочу ни есть, ни пить? — подумал он вдруг, присаживаясь на скамейку. — Может быть, я просто пытаюсь оттянуть время, потому что боюсь идти к Оферу?» В урне возле скамейки лежал вчерашний — номер «Едиот ахронот». Реувен достал его, и, жуя сандвич, оказавшийся, как ни странно, вкусным, стал просматривать заголовки. «Назначен новый начальник генерального штаба, выходец из восточной общины». «Пакистан готовится провести испытания ядерного оружия». «Нетаниягу выступил с речью в ООН». «В Беэр-Шеве муж убил жену». «Волнения на территориях в связи с днем Накбы[55] стихают». «В возрасте 83 лет скончался Фрэнк Синатра». Все это было Реувену уже известно: вчера он читал «Гаарец» и смотрел новости. Затем шла рецензия на последнюю серию американского телесериала «Сайнфельд», который он не смотрел, и репортаж о празднике, устроенном гомосексуалистами в честь победы Даны Интернешнл на конкурсе «Евровидение». «Интересно, — мелькнуло в голове у Реувена, — а Офер на этом празднике тоже был?» Однако он сразу же эту мысль от себя отогнал и стал читать дальше. «Демонстрация против харедим[56] под лозунгом „Харедим, мы вас не хотим“». Реувен вспомнил, как Бен-Гурион в своих речах часто повторял: «Религиозные и светские евреи должны жить в Израиле вместе и относиться друг к другу с уважением», и подумал: «Интересно, а что бы Бен Гурион сказал сегодня, узнав, какие огромные суммы выделяются на иешивы и сколько харедим ныне уклоняются от службы в армии?» На одной из страниц газеты внизу красовался крупный заголовок: «Конец эпохи бессилия», а под ним была реклама клиники, где лечат импотенцию. «Слава Богу, мне эта клиника пока еще не нужна», — подумал Реувен. Хотя, по правде говоря, в последние годы секс стал интересовать его гораздо меньше, чем раньше. Хая давно привыкла спать одна. Ложась в постель, она уже не ждет его, как раньше, а сразу открывает книжку или смотрит какое-нибудь шумное шоу по первому или второму каналу. Реувен в это время сидит в своем подвале и смотрит TV-5 или France-D. В последнее время он вообще спускается туда сразу, как приходит с работы, и, как правило, не выходит даже к ужину. Лишь поздно ночью, когда Хая уже спит, он выползает на кухню, берет себе что-нибудь пожевать из холодильника, а затем снова возвращается в подвал. Частенько там же теперь и ночует. Ложится на старенький диван прямо в одежде и засыпает. Прочитав на последней странице статью о Каннском кинофестивале, Реувен стал проглядывать траурные объявления. В последнее время в них часто попадались знакомые имена. Среди всего прочего там была колонка, заполненная выражениями соболезнований в связи с кончиной бывшего министра финансов. «Странно, — думал Реувен. — Живет себе человек на белом свете, живет, делает карьеру, производит на свет наследников, получает звания, награды, а кончается все крошечным некрологом в двадцать — тридцать слов с указанием места и времени похорон. И лишь по размеру некролога и количеству соболезнований можно понять, был покойный богатым и влиятельным или бедным и незаметным. Мой некролог будет, скорее всего, среднего размера. Что-нибудь вроде: „С глубоким прискорбием извещаем, что дорогой нашему сердцу доктор Шафир (Шпицер) скончался. Его скорбящие родственники: жена Хая, сын Бени, невестка Сарит, сыновья Офер и Йонатан, сестра Мирра и внуки Шир и Ор“. А рядом два соболезнования — от Гистадрута и Союза выходцев из Марокко». Несколько газетных страниц соскользнули у него с колен и упали на землю, но поднимать их ему было лень. Сандвич он уже доел и теперь пил «Кинли». Чтобы отсрочить неизбежный момент, когда ему придется встать и пойти дальше, он старался пить как можно медленнее. После всего того, что он пережил сегодня утром, и перед тем, что ему еще предстояло пережить, когда он придет к Оферу, он нуждался хотя бы в маленькой передышке. Реувен раскрыл «24 часа»