А мы служили на крейсерах - [6]
— Мляяяя… Тормоза коммунизма…
Но ВРИО СПК его прервал:
— Какой-то мудак — не побоюсь этого слова — голосом помощника (жест в его сторону) приказал покрасить винтоотводы кузбасслаком. Вахтенного офицера мы вдули. За подкол — спасибо. Гайдин, твоих рук дело?
Гайдин чуть не перекрестился:
— Да вы что? Впервые слышу!
Командир БЧ-2 внимательно на него посмотрел:
— Верю. Узнаю кто — убью (сказано было не так, но созвучно). Ну а пока — прошу к столу.
Лейтенанту Бурматову, больше всех пострадавшему в этой истории рассказали обо всем только после того, как главный «исполнитель» ушел к новому месту службы.
А помоха перестал говорить «Мляяя» — и далее по тексту — на утреннем докладе вахтенного офицера. Просто подписывал вахтенный журнал — и отпускал.
Как говорят: «Следите за своей речью»!
Кто сказал, что флот не пьет?
Да кто сказал, что флот не пьет?
Пьет. Пил. И будет пить, пока на кораблях служат живые люди…
Так вот об этом-то, об этом…
Пили мы. В смысле выпивали. И более того, иногда по — многу…
Но вот проблема всегда была — закуска.
То есть если у тебя в подчинении имеется матрос — вестовой — то ее нет — проблемы.
И вот собрались мы как — то небольшой такой компанией приговорить бутылочку спирта. Шила.
Да. Позвонил один из нас своему матросу, имевшему место быть вестовым, дал соответствующую команду, ждем…
Стук в дверь — заходит вестовой — ну там винегретик, баночка рыбных консервов, черняшки полбуханочки — лепота.
Дверь в каюту — на замок, вестовой сервирует стол — снова стук. Мы затихли.
Из-за двери — вопль ЗАМа: «Открывай!!»
Что делать…
Суета, нездоровый ажиотаж, — закуску в руки вестовому… Вестового куда… дверь в шкапчик открыли — и - туда, туда, вестового с тарелками, что в руках не поместилось — вниз, в ноги — дверь в шкапчик закрыли — у - ф — ф! — секунд за двадцать уложились…
Из — за двери: Открывай!…б…!…вас…!..твою…!…ё…!
Открыли.
Зам был небольшого роста и весьма подвижный. Казалось, что в каюту влетела маленькая вонючая ракета, которая рикошетила от переборок, металась из стороны в сторону, издавая какие — то малопонятные звуки — у… — х…х… — я…-вы… — м…-с…!
А бутылка шила стояла на столе!!!
И он ее не заметил!!!
Он орал, тряс кулаками, плевался — и не видел стоящую на столе бутылку!!
И не было доказательств готовящейся пьянки!
Броуново движение зама по каюте все более замедлялось, слова становились все более осмысленными — но не было доказательств …
И тогда.
Я не забуду этот момент.
Кажется, в искусстве это называют катарсисом.
А в разведке — моментом истины.
Зам — настежь — рванул — дверцу — шкапчика! — … -… -
И ему в объятия
рухнул вестовой!
В полубессознательном, задохнувшемся состоянии…
Обсыпав его
с головы до ног винегретом…
Финал «Ревизора» отдыхает.
МХАТ — полный отстой.
Зам держал паузу……
Мы изображали скульптуры Летнего сада.
Потом он вышел.
И все.
И тишина.
Еще два случая
И еще…
В советское время уволиться из кадров офицеру было трудно.
Почти невозможно.
Но для советского человека ничего невозможного нет. Всей своей жизнью советский человек раздвигал границы возможного под мудрым руководством той партии, которая звала к расширению и углублению…
А мы служили на крейсерах. На тех самых крейсерах, которых уже нет в составе сегодняшнего флота, и которые последними олицетворяли высшую красоту корабельной архитектуры своими летящими над море надстройками, тяжелыми блинами башен главного калибра и стремительно — беззвучным движением над морскими волнами.
И уйти с них на гражданку…
На долгожданную, манящую гражданку…
Но два случая на моей памяти были. Хотя может быть это всего лишь байки…
Служил на крейсере лейтенант — механик. Командир котельной группы. И очень не хотел служить. Ни в какую. А его не отпускали.
И рапорта возвращались с уничтожающими резолюциями.
И просвета не было на этом крейсере, полном людской и крысиной злобы…
Тогда он решил, что чем так жить — лучше не жить.
Одел форму раз (все — белое), кортик, закатал рукава кителя — и вскрыл себе вены…
И не умер.
Кровь свернулась и перестала течь…
Тогда он спустился в машину, набрал обрез теплой воды, чтоб повторить попытку — и поднялся на верхний марс… Там его — в окровавленной форме раз, при кортике, с обрезом теплой воды в руках и обнаружил дозорный…
Его спасли.
И уволили.
Еще с училища запомнился старшекурсник — со странным тиком правой стороны лица.
Когда он молчал — все было нормально.
Но стоило ему заговорить — как всю правую щеку, угол глаза, правую часть шеи — искажала страшная, болезненная судорога. При этом голова его слегка дергалась вправо — вверх, как у капитана Овечкина из «Неуловимых». По первому взгляду — зрелище не для слабонервных. А причина проста — неудачно вырвали зуб. Повредили там что — то. Эскулапы флотские…их мать.
В «Расписании болезней» такой заразы не оказалось — значит годен без ограничений.
Хоть застрелись.
И попал он на корабль. Служит как все. Но очень не хочет…
И вот… Стали примечать — каждый раз со схода приносит на корабль небольшой прямоугольный газетный сверток.
Ну раз принес, два, три…потом кто — то спрашивает:
— А что носишь — то?
— Кирпичи (с гримасами).
— Зачем?
