A moongate in my wall: собрание стихотворений - [39]
Шрифт
Интервал
безглагольный ангел отворил.
Вниз взглянул и видит Божьи земли,
грустный-грустный стал на страже сам,
человечьим стонам молча внемлет,
доносящимся к его стопам.
Оттого, что на земных могилах
не смолкают вопли ни на миг,
в небесах скорбит, помочь не в силах,
распротершийся архистратиг.
23 ноября 1929 г.
333. «В небе лазурном высилась башня…»
В небе лазурном высилась башня.
Белая башня в небе лазурном.
Башню разбило в хаосе бурном
— Ту, от которой жилось бесстрашней.
— Господи Боже, Ты ведь всесильный.
Ты освети на минуту потемки.
Дай подобрать на дороге обломки —
Белые камни у кучи могильной!
[1929 г.]
334. «Когда-нибудь — я брошу этот город…»
Когда-нибудь — я брошу этот город,
уйду куда-то, где меня не ждут,
и постучусь, хоть, может быть, не скоро
мне новые ворота отопрут.
[1929 г.]
335. «Вот также отойдет и мой корабль…»
Вот также отойдет и мой корабль
в моря неведомые, в ночь глухую,
и на скале не будет маяка,
и ни одной звезды не будет в небе
светить, но тихо повернется руль
и гул земной затихнет за кормой.
Все будут также на твоей земле, в твоем саду
цвести настурции и георгины
и сладко пахнуть на заре трава.
И ты ни разу не посмотришь вдаль,
туда, где нет ни точки, ни пятна
на горизонте голубого моря;
и ни один маяк, и ни одна звезда
не бросят светлый луч в туман и пену
и не укажут, где прошел корабль.
[1929 г.]
336. «Как высоки бывают…»
Как высоки бывают
в лесу деревья —
толсты е стволы
и далеко уходят ввысь верхушки,
и веток много, и не видно неба,
и кажется, что нет на свете солнца.
А разве можно жить,
когда поверишь, что пропало небо,
что нет его, ни жарко-голубого,
ни серого, — холодного, большого
в туманный день, — ни звездного ночного?
Разве можно жить,
когда поверишь,
что где-то в мире не мигают звезды
и не горит в огромном небе солнце?
Харбин, 6 октября [1930 г.]
337. Смерть[170]
В голубом гробу
тебя похоронили,
поставили цветы и прочь ушли.
И ты одна осталась.
Плыли звезды, и светлые неслись по небу тени.
И долго
твоя душа качалась
между землей и небом, и потом
ушла отсюда…
7 сентября 1935 г.
338. «Не надо…»[171]
Не надо
так много думать о себе… Смотри, какие
широкие серебряные реки
текут в степи…
Ведь это ничего, что степь пуста,
что ветер дует, дует и что небо
молчит, стеклянное и неживое.
Иди, не думай; ты услышишь
совсем медвяный запах от полыни,
увидишь бабочку в траве и птицу,
летящую под этим самым небом
стеклянным…
7 сентября 1935 г.
339. «А я видала дольней ночью…»
А я видала дольней ночью
— и не забыть последний свет —
звезду, разорванную в клочья,
звезду, которой больше нет.
Шанхай, 22 июня 1936 г.
340. «Как страшно знать, что в старом доме…»
Как страшно знать, что в старом доме,
в котором я жила — давно —
откроет кто-то незнакомый
мне, постучавшейся в окно, —
что скажет: «Вы ошиблись, видно —
их нет уже с таких-то пор»,
и щелкнет грубо и солидно
скрипучий, как тогда, запор.
И вечер, полон черной болью,
придет и встанет на часах,
и вспыхнут звезды в темном поле,
как в мягких чьих-то волосах.
И я уйду. Куда, не знаю.
Замолкнет даже сердца стук:
его так просто убивает
давно ожиданный испуг.
Шанхай, 6 июня 1936 г.
341. Не о себе
Помилуй, Боже! Очень трудно нам.
Мы — старики и старые старухи,
больные, нищие, слепы и глухи,
и нет предела нашим именам.
Нас очень много. Мы толпой идем,
но одинок в огромном мире каждый,
томимый горем, голодом и жаждой,
и так давно забытым словом — «дом».
Помилуй, Боже! Ты один за нас.
Но даже Ты не знаешь. Боже правый,
весь этот страх забора и канавы
в холодный, зимний предвечерний час.
когда последний свет дневной погас…
Шанхай, 5 августа 1936 г.
342. «Ты — моря блеск; я — ботик бренный…»[172]
Ты — моря блеск; я — ботик бренный.
Плыву, плыву и вдруг — тону
в твою смеющуюся пену,
в поющую твою волну.
Но мне не жаль, что солнца мало
в холодной и зеленой мгле —
таких жемчужин и кораллов
я не встречала на земле.
6 ноября 1936 г.
343. «Ранний снег спокойно и лениво…»
Ранний снег спокойно и лениво,
словно вишня, опадает в пруд,
— тот, зеленый, где нависли ивы
и кувшинки мирные цветут.
Не бывает ярче и крупнее,
чем звезда, которая взошла
в полутемном небе, цепенея
на краю задумчивом села.
И отрадно, сев на мостик старый,
видеть в нежном и ленивом сне,
как цветет большая ненюфара
в опрокинувшейся высоте.
Шанхай, 10 ноября 1936 г.
344. «Черной бурей, далеко, тонут…»
Черной бурей, далеко, тонут
непришедшие корабли.
Пусть приснится, что звезды тронут
тонким светом края земли!
Черной ночью, в предсмертной муке,
в час, когда не видно ни зги,
подыми свои легкие руки,
в сердце легкую искру зажги!
Пусть потом опустятся вежды,
потеряются все тропы,
и у мыса Доброй Надежды
разобьется корабль в щепы.
Шанхай. 15 декабря 1936 г.
345. «Девочка плачет…»
Девочка плачет
в белом саду —
верно. Господь
послал беду.
День серебристый
стоит такой —
беленький в клумбе
расцвел левкой —
Белое облачко,
белая даль…
— Боже, за что Ты
придумал печаль?
Шанхай, 15 декабря 1936 г.
346. «Мальчик с улицы, худой и жалкий…»
Мальчик с улицы, худой и жалкий,
нес серебряную звезду на палке,
стукнул в дверь, просунул звезду
и спросил:
«Можно, я войду?»
Мальчик бледный, в глазах — мечта,
тоненьким голосом славил Христа.
— один, в чужом, незнакомом доме,
пел о Ребеночке на соломе.
У милого мальчика милый голосок;