А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк - [4]

Довольствуясь прикосновением лишь к внешнему, «показному» слою того или иного из вариантов культуры, не проникая в его глубинную сущность, не вступая в определяющие его межчеловеческие связи, личность обязательно окажется «несостоявшейся». Пожалуй, так можно определить тему «Пророка». И тогда понятным и обоснованным будет выглядеть применение Новаком в этом романе таких образных средств, которые не встречались ранее. Ибо речь теперь идет о тех, кому важнее не быть, а казаться. Ибо сменилось место действия: мещанский интерьер потеснил природу, щедрую и удивительную. Ибо героя и автора теперь разделяет ощутимая дистанция.

Ирония, сатирическая гипербола и гротеск обнаруживают свою полную уместность, когда подчеркивается мелочность, неестественность каприза или навязчивой идеи героя. Через ряд глав проходит мотив натруженных крестьянских рук, которые рассказчик холит, стремясь свести следы тяжелой физической работы, которые — здесь фантастика служит обнажению сознания героя — даже… разговаривают между собой и с хозяином. На грани фантастики стоит (в рамках действительно возможного оставаясь чисто внешне) психологически изощренная сцена игры Ендруся и его друга, Франека, в «пана и холопа». Свадебный обряд — женитьба Франека — превращается в гротеск, ибо все держится на фальши, подделке, найме недостающих участников. Чудачливое и невероятное доминирует в сцене знакомства героя с родителями его возлюбленной, Матильды.

Преувеличение, фантастический вымысел здесь, конечно, служат не поэтизации изображаемого, а безжалостной иронии, сатирическому обличению, которое смягчено, пожалуй, лишь тем, что рассказ идет от первого лица, что герой сам себя простодушно развенчивает. Естественны поэтому и образно-стилевые приемы: кое-где появляется налет грубоватости, в речи персонажей встречаются вульгаризмы, современное просторечие. Речевая естественность порой сменяется нарочитостью, однородность — смешанным характером лексики. Иронизируя над «хлопоманством», в чисто сатирических целях Новак даже идет на никогда им не практиковавшееся воспроизведение особенностей локального диалекта.

Полностью сохраняют свою силу и обаяние те качества прозаического мастерства Новака, о которых говорилось ранее. Метафоричность, например, вовсе не исчезает: она просто меняет свой характер. «Пророк» — отнюдь не отклонение от прежнего художнического пути, а скорее поиск в новом направлении, поиск новых возможностей, новых ракурсов в разработке близких писателю проблем, свидетельство того, что он не хочет самоповторяться, стремится к большей жанровой широте.

Писательский поиск Новака обусловлен глубочайшим его интересом к человеку сегодняшнего дня — в противоречивости его качеств, в многовариантности его судеб, в сложности обрушившихся на него перемен и нововведений, — обусловлен заботою о том, как бы не ослабло все то, что привязывает людей друг к другу, к родной земле и своему делу на ней. Постоянное стремление к тому, чтобы стереть, говоря словами Блока, «случайные черты» и увидеть, как «мир прекрасен», сделать эту красоту достижимой для других, — вот в чем своеобразие творческого облика Тадеуша Новака, вот что дает нам право ждать от него новых интересных книг.

Б. Стахеев

А КАК БУДЕШЬ КОРОЛЕМ, А КАК БУДЕШЬ ПАЛАЧОМ

A JAK KRÓLEM, A JAK KATEM BĘDZIESZ

Ludowa Spółdzielnia Wydawnicza

1968

Перевод Г. Гудимовой (гл. 1—12) и В. Перельман (гл. 13—22)

1

Уже несколько лет я пел в церковном хоре. Правда, среди хористов я был, можно сказать, стариком, но то, что по-прежнему пел, никого не удивляло, ведь голос у меня был звонкий и чистый, как железо, закаленное в белой глине. Впрочем, если бы я даже захотел уйти из хора, органист мне бы не позволил. Он считал меня единственным человеком в приходе, умеющим петь те псалмы, что были вложены в уста распятого Христа, архангела, идущего на рассвете с благовещением, и того пастуха, который, сходя с иудейских холмов, первым увидел вифлеемскую звезду.

Может, так и было. Я же считал, что это скорее заслуга нового каменного костела, построенного на запущенном церковном дворе вместо маленького деревянного, и нового органа, приобретенного на пожертвования наших земляков из Америки. Ведь даже обыкновенный голос, каким понукают волов на помещичьих полях, если его умело поддерживает органист, гудит, как колокол, в самых дальних закоулках костела.

Другое дело, когда мне случалось в праздник после полудня сесть у реки и запеть, тогда из всех домов на том берегу выходили люди. Прежде всего девчата и бабы. Потихоньку, чтобы меня не вспугнуть, пробираясь садами и лозняком, спускались они медленно, осторожно к реке. Здесь, у воды, сидя в траве, обхватив колени руками, они слушали меня, грызя яблоки-папировки и сизые сливы. А когда я замолкал, они не кричали, не просили спеть еще, а бросали в воду зеленые яблоки да желтые стебли травы, что пахла, как разморенное сном тело.

Я не смел им отказать и продолжал петь, пока у реки не собирались парни и мужики. Тогда, сдвинув на затылок шапку и встав с травы, я входил в заросли, которые тут же прятали меня. В этих зарослях я вопил во все горло одну из давнишних затейливых припевок о ребятах с той стороны реки и возвращался домой. Эту обидную припевку я всегда пел последней. Ведь с некоторых пор парни и мужики из нашей деревни донимали меня, обзывая «костельной трещоткой» заречных.