А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк - [17]

Но лишь только я повернулся, чтобы посмотреть, не идет ли кто, девушка воспользовалась этим и изо всех сил толкнула меня в овес. Я не успел выкарабкаться, не успел даже приподняться на локти, она уже сидела на мне верхом, дергала меня за волосы и колошматила кулаками. Я увертывался как мог. Хохоча и дрыгая ногами, я кричал, что она разбила мне нос и губы. Как только девушка перестала меня колотить, я попытался одним рывком высвободиться из-под нее. Она, правда, покачнулась, но ее ноги, открытые так высоко, что от их вида у меня снова пересохло в горле и сильнее разболелся низ живота, стройные и ослепительные, как хрусталь, сильно стискивали мои ребра. У меня даже дух захватило. Я попытался просунуть руку между ее ног, но она еще сильнее сжала меня. От боли у меня потемнело в глазах. И только когда я пообещал, поклявшись рассыпанными яблоками, что не буду к ней приставать, она разжала колени и с хохотом стала щекотать мои пересохшие губы сорванными стебельками. Она приговаривала, что ей еще никогда, даже ночью, когда всякое бывает, не приходилось скакать без седла на такой смирной лошадке.

Я покраснел от стыда и шепнул, что кто-то идет. Девушка вздрогнула, разжала колени. Я приподнялся на локтях, обхватил ее руками за шею и упал вместе с ней в овес. Привлек ее к себе. Руки с шеи я передвинул на лопатки. Переплетя пальцы так крепко, что они побелели, я сжал ее изо всех сил. Она пыталась защищаться, хватая зубами меня за ухо. Но когда я стиснул коленями ее бедра, она замерла. Теперь она охала от боли. Постепенно ослабляя свои объятия, я попытался ее успокоить.

Она лежала подо мной, втянув голову в плечи. Лаская пальцами ее лицо, обнаженную шею, я целовал ее в локти, в плечи. Не доверяя мне, она начала еще яростнее защищаться. Когда я поцеловал и укусил ее губы, она вытянулась и стала всхлипывать. Я гладил ее по щекам, по голове, по напрягшейся от усилия шее, по трясущейся от плача спине. Она плакала все громче. Первый раз я назвал ее по имени, тихо, тихонечко, совсем тихонечко. Первый раз я попытался петь колыбельную, молиться кому-то, лишь бы успокоить ее. Ничего не помогало. Она плакала все громче.

Тогда я отодвинулся от нее, натянул на ее ноги помятое платье. Я поднял с земли два яблока и, перебросив ей косу за спину, подал ей одно. Она перестала плакать. Поднялась, села, взяла яблоко в левую руку, а правой, сорвав горсть овса, бросила его мне в глаза. Не успел я протереть лицо и выплюнуть зерна, как она уже стояла. Я попытался подойти к ней, но она все дальше и дальше убегала от меня. Я гнался за ней по овсу, по кукурузе. Она все время ускользала. В этой беготне мы потоптали немало овса и кукурузы. Мне стало жаль вытоптанного поля. Я остановился.

— Чего ты боишься, сумасшедшая. Не съем же я тебя. Я маленьких не ем. Даже не знаю, как их едят. Мне только пить хочется. В горле пересохло. Дала бы ты мне яблоко.

— Сам возьми. Их вон сколько на земле.

— А я хочу, чтобы ты мне дала. Это будет твое прощение и еще что-то.

— Что?

— Дашь — скажу.

Глядя мне в глаза, она наклонилась за яблоком. Медленно приближаясь ко мне, несла яблоко на протянутой ладони. Подошла ко мне. По ее лицу пролетал свет белевшего овса и золотившейся кукурузы. Я взял с ее ладони яблоко. Вытер и изо всех сил подбросил вверх. Закрыл глаза и подставил ладони. Яблоко, хлопнув, упало мне в руки. Я подпрыгнул от радости и впился в яблоко зубами. Девушка поглядывала на меня, смущенно улыбаясь. Я только не знал, почему она улыбается, то ли потому, что я так жадно грызу яблоко, утоляя жажду, то ли потому, что я подпрыгнул от радости, как старый петух, которого неделю продержали в корзинке.

— Ты только не подавись. Был уже один такой, что подавился куском яблока и с тех пор не может его проглотить. Не подавись, Петрек. Кто тогда в хоре будет петь? И кто мне скажет, что значит это яблоко?

— Уж если ты так хочешь знать, то скажу. Рай. Ты что так смотришь? Рай, говорю я, и с тобой. Ты даже не представляешь, как я хочу вместе с тобой в рай. И не в тот рай, что Адам и Ева на две половинки разделили, а в целый рай. Бог даст, еще с каким-нибудь хуторком да с какой-нибудь кукушкой в дубраве.

Девушка хотела что-то сказать, но я уже привлек ее за руки к себе и целовал в губы, в выгнутую шею. Она пыталась защищаться, упираясь локтями мне в живот. Но когда я крепче прижал ее к себе, девушка закинула руки мне за шею и прильнула ко мне всем телом. Обнявшись, почти слившись друг с другом, мы раскачивались, переступая с ноги на ногу, с носков на пятки. Я гладил ее по непокрытой голове, по лицу, едва различимому в сумерках, по гладкой ровной шее.

Мои руки коснулись ее груди. Девушка вздрогнула, словно кто-то невидимый спугнул возле нас невидимую птицу. Но не отодвинулась от меня, а стала только что-то быстро говорить. Я не понимал ни слова. Ведь она скорее пела какой-то незнакомый мне псалом или утреннюю молитву. А если и говорила, то мне казалось, что это молитва или литания. Я-то слышал что-то божественное, ведь мне самому хотелось молиться.

И хотел я упасть на колени и поблагодарить таинственную силу, которая проникает и в растения, и в воды, за то, что она привела на эту дорогу девушку, за то, что сговорился я с ней и словом и плотью. И за то, что не был я тогда тем зверем, которого впустили в ягодник и на лесную пасеку.