А дальше только океан - [10]

Пауза затягивалась, появились вопросительные взгляды. У Рыбчевского брови поползли навстречу черному ежику волос, лоб покрылся морщинами, красная ручка сама собой опустилась.

— Сначала, — заговорил Павлов, перекладывая карандаш слева направо, — сначала вы мне расскажите, что вас беспокоит, что наболело, что нуждается в поправках…

Похоже, офицеры не были готовы к такому повороту в совещании, потому снова наступило молчание.

— Я понятно говорю?.. — спросил Павлов, считая, что немую сцену пора заканчивать.

— Да уж куда понятней! — медленно поднимаясь, сокрушенно проговорил Ветров. — Если уж с чего-то начинать, то мне представляется, что прежде всего нуждается в поправках наш распорядок. Да, да, Вениамин Ефимович, — добавил он, заметив, как встрепенулся Рыбчевский. — Именно с распорядка нужно начинать. Возьмите подведение итогов за неделю. Все знают, что половина личного состава на этих подведениях отсутствует — одни готовят оружие, другие сдают его лодкам, третьи в наряд заступают… Причины вроде бы объективные, да от подведения итогов-то какой толк? Только галочку и ставим…

Павлов, хорошо понимая, что значит для военных рациональный и твердый распорядок, был доволен, что замполит начал с него, и охотно поддержал этот разговор.

— А у моего первого зама какое мнение? — спросил он.

Капитан третьего ранга Вениамин Ефимович Рыбчевский, невысокий, плотный офицер с длинной, несколько не по росту, шеей, поднялся и, глядя исподлобья на соседей, не спеша ответил:

— Распорядок у нас, как у соседей, — не лучше и не хуже. На мой взгляд, нечего его менять. Всех наших моряков все равно одновременно собрать трудно.

Можно было догадаться, что между Рыбчевским и Ветровым, наверное, уже не раз были объяснения на эту тему, и когда первый заместитель после двух-трех фраз умолк, Павлов не стал добиваться от него мотивировок. Опять понадобилась какая-то пауза, и Павлов, подойдя к окну, отдернул штору.

За окном еще густела темнота, на синем бархате неба туманно вырисовывались срезанные вкось верхушки сопок. Полюбовавшись хиленьким рассветом, занимавшимся со стороны океана, он вернулся к столу и обратился к Городкову:

— А что вы скажете?

Павлову до этого казалось, что капитан третьего ранга Городков был далек от начавшейся служебной дискуссии. Склонив кудрявую голову, он то щелчком сбивал с тужурки невидимую пылинку, то, выпустив из рукава твердый белоснежный манжет, любовался, должно быть, очень интересной запонкой из зеленоватого камня, а когда услышал обращение командира, слегка вздрогнул, засиял улыбкой и вытянул руки так, чтобы запонки оставались на виду.

«Щеголь! — с усмешкой подумал Павлов, найдя в нем сходство с артистом цыганского театра. В прошлогодний отпуск они с Велтой попали в Москве на спектакль. Днем набегались по городу, наскоро переоделись, да еще проскочили лишнюю остановку в метро, когда же наконец уселись в кресла, вытянув гудевшие от усталости ноги, на сцене и пел двойник Городкова. — Ему бы сейчас гитару!»

— С существующим у нас распорядком, — отвечал Городков, похлопывая мохнатыми ресницами, — можно спокойно жить целый век. По-моему, в нем преотлично заложены все наши особенности.

— Даже так? — удивился Павлов. — А Малышеву распорядок тоже нравится? — круто обернулся он к довольно полному капитан-лейтенанту, сидевшему от него справа.

— Совсем не нравится! — заявил Малышев, обратив свое румяное, с веселыми глазами-щелками лицо тоже в сторону Рыбчевского. — Что в нем может нравиться?.. О подведении итогов уже говорили. Согласен полностью. А строевые занятия утром в понедельник?.. Матросы бродят по колено в снегу, будто клад ищут…

На прошлой неделе Павлов и сам видел, как на неочищенном от снега плацу проводились эти горе-занятия.

Выходило, что по-разному смотрят офицеры на один и тот же факт.

Павлов снова подошел к окну и, не торопя разговор, задумчиво стучал карандашом по раскрытой ладони. Рассвет все набирал силу. Внизу уже виднелись силуэты катеров, а вдали гордый красавец корабль плыл навстречу солнцу. «Счастливчик! Вот бы и мне туда! Вот где все понятно! Отпла-а-вался… Отплавался? Не-ет! Сам буду ходить в океан, сам буду проверять оружие». Он шире раздвинул штору и выключил лампу. Рассвет словно этого и ждал, чтобы ворваться в комнату. Стало сразу виднее, кто чем занимается.

Ветров водил ручкой по карманному календарю, Рыбчевский, наморщив лоб, пересчитывал костяшки пальцев, Городков, похоже, опять занялся своими запонками. Только Малышев что-то писал и вычеркивал, писал и вычеркивал. Павлов увидел, что капитан-лейтенант крупно расписал неделю по дням, почти все дни перечеркнул и обвел кружком только слово «понедельник».

— Кажется, Малышев нас надоумил, — сказал твердо Павлов. — Давайте подводить итоги утром в понедельник. Ведь неделя не из пяти, а из семи дней. Суббота и воскресенье заслуживают, чтобы их тоже вспоминали на разборах. Иные неприятности и случаются, когда люди отдыхают.

— Как-то необычно, — смутился даже Ветров, — у всех в конце недели, а у нас будет в начале…

— Небольшая поправка, — заметил Павлов. — Не в начале, а перед началом! С утра подбиваем бабки. Потом, как обычно, политзанятия. Ну а перед обедом, чтобы нагулять аппетит, не худо и помаршировать. У кого другие мысли по этому пункту распорядка?