~А (Алая буква) - [5]

— И что же вы проходили в спальне? Шунтирование сосудов? — картинно ломает бровь Юля, за полгода нашего романа изрядно поднаторевшая в терминологии моей настоящей профессии.

— Типа того, — киваю я. — Так как насчёт моего вопроса?

— В халатах?

Тридцатилетняя Юлия обладает ещё двумя интересными качествами: умением филигранно переводить в споре стрелки и неплохим чувством юмора, за что я очень её ценю (ценил). Но к делу это уже не относится.

— Юль, да какая разница? Мы были вместе, потом разбежались. Больше ничего не было. Так к чему сейчас эти театральные страсти? — спрашиваю ровным голосом я в попытке уйти от скандала.

— Теа… театральные страсти? — моментально цепляется за фразу Юля. — То есть ты теперь так это называешь? А я-то считала, что рядом со мной находится не чужой мне человек, — Юлька, придавая драматизм ситуации, отчаянно трёт ладонями щёки, растопыренными пальцами прикрывает лицо и начинает трясти головой. — Я-то думала, что между нами что-то есть, что-то важное, что-то особенное, а ты, вот так, мерзко и пошло… Знаешь что, да я после этого даже разговаривать с тобой не хочу! — забыв об «оставленном» у меня паспорте, Юлька рывком перекидывает за спину свой длинный светлый хвост и встаёт.

Здесь я, по задуманному Юлей сюжету, очевидно, должен был пасть на колени, обнять её ботики и с придыханием зашептать: «Прости, прости, я тебя умоляю!» Но поскольку наш с ней роман, повторяю, закончен, а на полу в прихожей, как я уже говорил, разлиты грязные лужи, то я устало приваливаюсь к стене и прикрываю глаза. Из-под неплотно сомкнутых ресниц принимаюсь разглядывать три года назад идеально выведенный ремонтниками потолок и ожидать конца этой тупой и, в общем, вполне жизненной пьесы, потому что… да потому что Юля, отыграв свою роль, под занавес должна обязательно дать мне по морде и уйти, хлопнув дверью, чтобы через два, максимум через три дня позвонить мне и долго молчать в трубку, ожидая, что я раскаюсь и предложу ей вернуться. Впрочем, так вело себя большинство женщин, бывших у меня до неё. Так что в принципе ничего нового. Дальнейшее происходит ровно так, как озвучил вам я, за одним исключением.

— Паспорт, я полагаю, у тебя в сумке. А теперь ключи мне верни, — говорю я.

— Гад, сволочь, бабник… Тварь! — подобрав нужный эпитет, верещит Юлька, семенит ко мне и с ненавистью в пылающем взоре с грохотом припечатывает к стеклянной столешнице прихожей связку моих ключей (кстати, её ненависть такая же фальшивая, как и её исправленный ринопластикой нос), после чего залепляет мне между глаз (с золотыми искорками, по словам доброй душки-Женьки). Разворачивается на десятисантиметровом каблуке ботика-сапога и вылетает за дверь, не забыв при этом как следует приложить дверь об косяк. От грохота двери на нижней полке вешалки качается маленький хрустальный ангел (подарок мне от одной из моих бывших любовниц). Потеряв равновесие, ангел кувырком устремляется на каменные плитки пола, чтобы рассыпаться в оставленной Юлей луже сотней блестящих и, в общем, давно никому не нужных осколков.

— Аминь, — говорю я, удовлетворённо киваю, огибаю хрустально-грязную лужу и запираю дверь, даже не удосужившись заглянуть в дверной глазок (ушла ли Юлька?). Возвращаюсь к спальне, распахиваю дверь и вижу Женьку, которая сидит на кровати и, обхватив руками колени, с любопытством глядит на меня.

— Значит, сестра, да? — прерывает Женька молчание первой и выразительно разглядывает мою левую щёку, на которой просвечивает Юлькина пятерня (между прочим, тяжёлая).

— А что, не похоже? — Я изгибаю бровь, и Женька смеется.

— А ты и правда гад, — весело, словно ей всё это не в новинку, произносит она и, взбив ногами кокон одеяла, выпрыгивает из кровати. Дефилирует мимо меня и гордо бросает из-за плеча: — Я только в ванную и сразу же ухожу. Я с такими, как ты, не встречаюсь, у меня принципы.

— Какая прелесть! — хмыкаю я в её худенькую ровную спину, левая лопатка которой украшена изображением трёх бабочек синего, красного и зелёного цветов и загадочной надписью «True Love Is…[4]». — А как же лубофф с первого взгляда к одинокому импозантному незнакомцу, к которому ты сама подсела в кафе пару часов назад?

— Дурак! — обиженно рычит Женька и хлопает дверью ванной.

— Дурак, — миролюбиво соглашаюсь я и шепотом зачем-то повторяю: — Точно, дурак...

Женька исчезает ровно через пятнадцать минут, на прощание всё-таки соизволив принять у меня пару купюр «на такси» и, стыдливо спрятав глаза, прошептать: «Ну, ты звони, если что…»

Но «если что» не будет.

Отдраив после неё ванну, закинул в стиральную машину постельное бельё. Возвращаюсь в комнату, вынимаю из платяного шкафа вешалку с чёрным костюмом и начинаю неторопливо собираться. Разглядывая своё отражение в зеркале, размышляю о том, что моей лучшей подругой на все времена пока остается лишь моё одиночество. Впрочем, положа руку на сердце надо признаться, что даже в сопливом детстве я не стремился к общению со своими сверстниками, прекрасно отдавая себе отчёт в том, кто такие они и кто я. В четырнадцать лет я, как и все, прошёл период отрицания очевидного и чуть было не пустил свою жизнь под откос. В пятнадцать научился сбрасывать адреналин традиционным для мужчин способом. И только в двадцать пять, пожалуй, смирился с тем, что я никогда не стану таким, как вы. А теперь адреналина мне вполне хватает и на работе. Но если там ты зависишь от Бога и от людей, то дома ты принадлежишь только себе. Возможно, именно поэтому я не женат, за последнюю неделю меняю вторую любовницу и, судя по динамике моей личной жизни, медленно, но верно деградирую. Впрочем, это ещё не повод, чтобы сесть за стол, уронить голову в руки и напомнить себе, что мужчине нужно думать о ребёнке до пересечения роковой отметки в тридцать семь лет, потому что потом у твоего отпрыска возможны любые патологии, страшные и не очень.