999. Последний хранитель - [77]

— Попытаюсь объяснить, Ферруччо, и будь ко мне снисходителен. Если я спрошу у военного человека, ну, к примеру, у тебя, слышал ли он когда-нибудь о китайце по имени У Ци, что тот мне ответит?

— Я скажу, что ничего о нем не знаю.

Ферруччо надкусил яблоко и приготовился терпеливо слушать. Другу нравилось делиться с ним своими знаниями. У него можно было многому научиться.

— Этот У Ци был китайский генерал и жил две тысячи лет назад. Он написал важнейший трактат о военном искусстве под названием «У-цзы», то бишь «Законы войны почтенного У», где говорилось о том, что противостояние и соперничество никогда не следует разрешать военными методами.

— Даже китаец знает, а я не должен удивляться.

— Горе тому, кто много знает, Ферруччо. Мне порой хочется знать поменьше.

— Прости, я был несправедлив. Давай дальше, прошу тебя. Хотя это странные слова в устах полководца, генерала.

— Верно, но мне кажется, что У Ци был очень мудрым человеком. Он считал также, что стратегия гораздо важнее самого сражения и что военные принципы могут быть применены в повседневной жизни.

— А вот это уже интересно.

— Если я позволю сейчас безнаказанно осудить свои «Девятьсот тезисов», то сразу же последует безоговорочное признание моей вины. Тогда мне вряд ли удастся представить следующие девяносто девять, наиболее, как ты говоришь, интересные для меня.

— Я не стратег, но, насколько я понял, ты хочешь ответить на атаку Папы с позиции силы. Даже проиграв в споре, ты покажешь, что убежден в ценности своей работы и перед лицом всего мира достоин большего доверия, чем остальные мудрецы.

— Да уж! Вы оба и в самом деле гении! Но какова цель всего этого, Джованни? Дать себя умертвить за идею?

Леонора оглядела обоих, встала и, не дожидаясь ответа, вышла из комнаты.

— Женщины мудрее нас, Джованни, и порой гораздо дальновиднее.

— Знаю, именно потому и хочу поведать людям о Матери. О ее любви, нравственных устоях, о ее постепенном исчезновении и причинах, его определивших. Войны и злоупотребления начались, когда Бога создал мужчина по своему образу и подобию. Я хочу дать человечеству надежду. И дать ее может только женщина, только женское начало.

~~~

Рим

Пасхальное воскресенье, 15 апреля 1487 г.

С первыми лучами зари по улицам и переулкам Рима начали двигаться вереницы богомольцев. Они шли молча, парами или группами, чтобы добраться до ближайшей церкви, когда начнут открывать двери. Во всех капеллах и базиликах статуи Христа сняли с пьедесталов и установили на носилки, приготовив к торжественному шествию. Специально выбранные люди взяли их на плечи и понесли. Впереди шли распорядители процессии, за ними монахи, священники и монахини, а потом уже верующие. Перед статуей Христа священники в белых облачениях нараспев читали благодарственные молитвы.

По окончании процессии народ разошелся по домам. Те, кто мог, подкрепились жареными потрошками, колбасой или на худой конец освященным крутым яичком. В полдень зазвонили колокола и возвестили, что Воскресение свершилось. Празднично одетые люди снова вышли из домов, на этот раз к торжественной мессе. Каждый обязан был причаститься тела Христова. Пропустить эту церемонию не дозволялось. Ослушника могли обвинить в смертном грехе, достойном вечной муки в аду. На каждом углу стояли папские гвардейцы и следили, чтобы подобных нарушений не было.

Однако для того, чтобы просто соблюдать общественный порядок, их число было слишком велико. Ферруччо оказался прав. В Риме многое изменилось. Джованни пришлось идти очень медленно, потому что под руку с ним шла престарелая служанка. На этом категорически настоял де Мола.

— Я не могу запретить тебе встретиться с Маргеритой. Думаю, вы друг друга найдете. Но возьми с собой служанку. Уважаемый человек, идущий в церковь на Пасху в одиночестве, выглядит странно, если не подозрительно. Вдвоем вы не так будете бросаться в глаза.

Старушку умыли и одели в нарядное платье, соответствующее ее возрасту. Ей велели во всем слушаться Джованни. Для нее он был торговцем, другом Ферруччо, но для всех остальных — ее сыном.

Наступило третье воскресенье апреля. Третьим по счету храмом от базилики Святого Петра была церковь Сассии, где они встречались в последний раз. Старушка тихо жаловалась на то, что Джованни идет слишком быстро, а у нее болит нога и жмут туфли. Граф, который не мог шагать так медленно, покрепче взял ее под руку, но ходу не сбавил.

Однако возле маленькой пристани у Травертинских ворот, перед внушительным палаццо Сальвьяти их остановил людской поток, возбужденно стремившийся протолкаться к парапету. Джованни усадил свою спутницу и подошел поближе. Его чуть не задавила телега, которую тащили двое крепких возничих. В ней сидели три женщины. Их лица закрывали капюшоны. За телегой шагали люди при оружии. Солдат на лошади пытался отогнать толпу ударами хлыста.

Джованни протиснулся вперед, перевесился через парапет и в конце крутого откоса, спускавшегося к пристани, увидел три готовых костра. В Риме, в день Пасхи! Под издевательские крики толпы женщин выволокли из повозки и на плечах потащили к кострам. Подошел священник и указал на них крестом: