999. Последний хранитель - [31]

Хранитель встал, подошел к телефону и запросил зарубежный номер. Даже если его телефон прослушивался, это не имело значения. Номер был коммутаторный, и оттуда вызов направлялся в любой конец мира. Сейчас он произнесет эти проклятые слова, которые всю жизнь мечтал держать в себе. Его соединили, и телефон зазвонил. Трубку подняли, и он сказал всего два слова:

— «Омега» горит.

И бросил трубку.

Теперь на том конце провода знали, что книга в опасности, и только он сможет что-то предпринять, чтобы она по-прежнему осталась в надежном месте. Джакомо подошел к Вольпе, который уже почти впал в бессознательное состояние, легко поднял его и усадил в кресло, предназначенное для тех гостей магазина, которые хотели что-нибудь почитать. Он налил полстакана воды, растворил в ней какой-то сероватый порошок и поднес к губам Джованни.

— Ты хочешь меня отравить, Джакомо? — пробормотал тот, с трудом выговаривая слова и тупо улыбаясь.

— Нет, ты просто заснешь и прогонишь прочь все тревоги, по крайней мере на эту ночь.

«Но утром придется несладко. Утром всем придется несладко», — добавил он про себя.

~~~

Рим

Вторник, 19 декабря 1486 г., вечер

Иннокентий VIII уже снял короткую красную накидку и надел на голову бюста со своим изображением папскую шапочку с соболиной опушкой, которая помимо свидетельства о ранге своего владельца еще и согревала его лысую голову с венчиком седых волос. Паж снимал с него двойную длинную накидку, отделанную по краям кружевом, специально заказанным в Генуе, когда вошел дворцовый епископ, имеющий право в любой час входить в личные апартаменты Папы.

— Ваше святейшество, ваш сын Франческетто хочет с вами срочно поговорить, — взволнованно доложил он.

Иннокентий стоял с поднятыми руками, чтобы пажу было удобнее стаскивать с него накидку, и вдруг резко опустил их. Дорогое одеяние порвалось под мышкой. Папа в ярости переводил глаза с пажа на епископа, появившегося столь некстати.

— Belàn, figgeu! Poscito pigglà u canchero![21] He дадут Папе покоя! Скажи ему, пусть подождет в комнате. А ты заплатишь за починку платья из своего жалованья!

Франческетто был зелен от злости. О графе делла Мирандоле по-прежнему никаких вестей! А ведь выследить его проще простого: человека в богатом платье и с такой приметной белокурой гривой трудно не заметить. Он с трудом переварил свой промах, но интуиция подсказывала, что к нему в руки попало нечто куда более ценное и за это у отца можно будет выудить приличную сумму. Иначе ему никогда не вернуть те пятьсот дукатов, что одолжил этот рогатый сборщик податей Джулиано Медичи. Немного удачи — и день не потерян.

— Cossa ti veu, figgè?[22]

— Отец, пожалуйста, не говорите по-генуэзски. Я этот язык не понимаю и терпеть его не могу.

— Не понимает он! Баран! Что тебе надо? Откуда такая спешка?

— Я хотел предупредить вас, что приказал арестовать графа делла Мирандолу.

— Что?! — закричал Папа, побагровев. — Кто тебе позволил? Только я могу его арестовать. На основании каких обвинений?

— Имеется жалоба обманутого мужа, тоже благородного синьора.

Джулиано Мариотто состоял с флорентийскими Медичи в очень дальнем родстве, хотя и хвалился, что называет Лоренцо кузеном. До благородного синьора, особенно в сравнении с представителем дома Мирандола, ему было далеко. Однако пятьсот дукатов облагородят и горшечника.

Папа сразу заинтересовался. Пикантные истории были его страстью.

— Рассказывай все, и в подробностях.

Франческетто изложил суть дела. Медичи обвинил графа делла Мирандолу в том, что тот несколько месяцев тому назад похитил у него жену и стал ее любовником. Он опирался на показания нескольких благородных синьоров — сказать по правде, в его распоряжении были одни бандиты, но это мелочи, не заслуживающие внимания, — и на признания собственной супруги. Она уже многократно раскаялась и готова была признать, что демон околдовал ее и вынудил вступить в любовную связь. Франческетто знал, что это безобразная ложь. Настоящая история бегства донны Маргериты передавалась в Италии из уст в уста, но при виде дукатов сын понтифика сделал вид, что поверил в версию мужа-рогоносца.

— Отец, за этим стоит не только честь благородного господина, но и какое-то колдовство. Я счел нужным отреагировать сразу, причем от вашего имени. Нельзя допустить, чтобы знатный аретинец обратился к отцам-инквизиторам и к светским властям. Я ведь знаю, насколько вы печетесь о графе делла Мирандоле.

Иннокентий оперся на изящное мягкое кресло, в котором любил устроиться почитать, и принялся, ритмично постукивая ногами, терзать лица ангелочков на золоченых ручках. У его сына были потрясающие способности к вранью, и врал он столь виртуозно, что ему стоило поверить. Опрометчивый поступок Франческетто может оказаться на руку. Он снова допросит графа делла Мирандолу, но обращаться с ним будет хотя и уважительно, но уже как с арестантом, ожидая подтверждения обвинений. Папа даст понять, что он ему друг, и это должно еще больше напугать графа. Нет ничего хуже ощутить ласковое прикосновение перчатки палача: так и ждешь, что он вдруг переменит и выражение лица, и методы. И как ожидание наслаждения уже есть само наслаждение, так и ожидание зла есть худшее из мучений.