93-й. Год великого поражения - [25]

Столкновение за власть неизбежно, час его близок. В этом столкновении у России имеется надежная опорная база — национальная идея, идея возрождения страны, идея своего пути развития. Социальная, общественная опора демократов непрерывно сужается. По сути они оказываются в изоляции, их поддерживают те, кто непосредственно участвует в реформе или спекулянтски, хищнически обогащается. Россия вступает в новую историческую эпоху. Демократия оказалась лишь кратковременным, чрезвычайно болезненным, печальным опытом. Единственный в своем роде национальный, общественный механизм, как Россия, отказывается действовать в навязанных Западом условиях, ибо это означает саморазрушение, самоуничтожение.

Выбор в данных условиях может быть только один: за Россию! Не сомневаюсь: не только отечественные демократы, но и Запад с непревзойденными США подавятся Россией. Она вырвется из грязи предательства, невиданного обмана и хищничества. Найдет силы вырваться. Если существуют народ, культура, традиции, — прогнить и ссучиться абсолютно все не может, это исключено. Мы отстоим и возродим свою землю.

Мы будем служить России и будем ставить эту службу выше жизни. На смену павшим патриотам России будут вставать новые, но мы свой путь пройдем. Мы соединим на нашей земле всех, кто хочет жить с нами в дружбе. Для всех наши сердца открыты, но врагов не пощадим. И православные святые не осудят нас.

Через канализацию

«Правда», 5 сентября 1992 года, № 118 (26872)

Москва во мгле

Опустошенным городом смотрится ныне Белокаменная (уверяют, что Петербург — еще хуже) — нет, не матерью городов русских, а скорее смачным международным притоном, скрещением воровских дорог, всемирной барахолкой и кладбищем русской жизни. Немо, с укором стоят столетние дома. Кажется, у них выколоты глаза, вырваны сердца. И повсюду, как знамение времени, — опустившиеся люди: звериные, настороженные глаза.

Во всем городе веселится только Пушкинская площадь — святыня русских — ныне самое «публичное» место в его непосредственном, пошлом истолковании: проститутки, торгаши, шпана, сор, запустение.

По городу немало спившихся женщин всех возрастов — еще недавно редкость для нас. Скопища людей пахнут немытыми телами, потом, запущенной, засаленной одеждой. Дети вовсю промышляют мелкой торговлей (мечта бывшего мэра Попова — приобщаются к бизнесу): глаза дерзкие, насмешливые, без всякого уважения к старшим, ухватки — бывалых людей, знающих цену земным отношениям.

В глазах у детей — отчуждение, ни к кому и ни к чему нет жалости. Манера держаться — как у героев американских боевиков. Похоже, в этом городе, любимом мною с детства — далеких 30-х годов, у каждого в глазах злоба или отчаяние.

Старики и старухи, некоторые с колодками боевых орденов и медалей (встречал и за взятие Кенигсберга — ее цвет помню с детства, и за освобождение Белграда и Праги), покорно предлагают сигареты. Кажется, руки так и засохли протянутыми. Я не видел, чтоб кто-то покупал. Однако они стоят, каждый день приблизительно до двух часов дня на одном и том же месте торчит на складном табурете подросток лет четырнадцати (тоже приобщается «к капитализму»). Меж фирменных джинсов шест, на шесте — дощечка с прикнопленной оберточной бумагой: «Куплю орден Ленина и сломанные механические часы». Был бы орден с изображением нашего президента — отнес бы бегом…

А по бывшей Ленинградке рвут воздух «вольво», «порше», «тойоты», «форды»… — откуда их успело столько понаехать… У помоек по дворам — угрюмые люди: похоже, тощает добыча с каждым днем. Привлек внимание загорелый мускулистый парень в шортах — обрезанных старых штанах. Привлек внимание велосипедом. Разговорились. Оказывается, на велосипеде он объезжает мусорные баки (имеется такой бизнес) — это сразу круто увеличивает обрабатываемую площадь. На багажнике и под рамой — мешки для банок, бутылок. За спиной — сумка, туда идут пищевые отходы для себя. «Если прокипятить или прожарить, — поясняет он, — то есть можно». Он студент 3-го курса, институт не назвал. Прихварывает мама, брат еще в школе. В глазах — унижение и обида, хотя мне улыбается и пробует шутить.

Редкий день не развожу плечом толпу то у метро, то на толкучках — это моя прогулка после работы. Отстучишь восемь часов на машинке и идешь, идешь, надо избавиться от тяжести в голове. Но теперь это не такие прогулки, как прежде… Печет солнце, хотя уже клонит к горизонту. Пьяные в блаженном беспамятстве сраженно лежат кто где, но больше под кустами. Девки-торговки поочередно хлещут «белую» прямо из горла, сморкаются «пальцем» — чего уж тут. Здесь же, на газоне, перед ними — ломти арбуза, бананы, красная рыба. Пересмеиваются, не стесняясь, аж до слез. Им весело, их время. У одной из-под юбчонки лезет исподнее, груди почти вывалились — она уже «под балдой». Нечесаные, размалеванные. Это их обеденный перерыв, а может, и конец «трудового» дня.

И все это в сотне шагов от метро «динамо». Смотрю на часы: четыре пополудни. Да, о пьяных. Вчера напротив «фонда Горбачева», в сквере, наблюдал, как бомж пытался стащить с мертвецки упившегося парня «адидаски». Люди озирались, но не больше. Бомж боязливо отстегивал липучки. Я прогнал его, попробовал привести парня в чувство. Бесполезно. Думаю, бомж занялся им, только я свернул на улицу Острякова.