7 проз - [46]

- Нас с Серегой вчера, - беззаботно сообщил мужичонка, - накрыли у ЦУМа, он сдернул, а меня привезли в восемнадцатое. Там спрашивают, где накрыли?

Подразумевалось, что Артемьев прекрасно осведомлен о том, что такое "восемнадцатое", и, уж безусловно, близко знает Серегу.

- Где, спрашивают, взяли? У ЦУМа? Это не наш, говорят, везите в девятнадцатое. Ну, привезли в девятнадцатое. А там ребята культурненькие, знакомые. Один кришнаит, сержант, я его давно знаю... Я им сумку отдал и говорю, я в сортир, мужики, не обессудьте, а то обоссусь. Они меня в сортир-то пустили, а у меня в кармане четушечка и флакон одеколону. Не помню - абрикосовый, что ли, в общем, какое-то растение. Я флакон принял, вернулся, четушечку в сумку, разделся... Счастливый, думаю, вечер: я тютелька в тютельку, и никуда идти не надо, ложись и спи. А утром встану четушечка целая... Во сне ангелов видел, врата райские...

"Врата - это хорошо, - подумал Артемьев, - врата... В Москве каждый вечер десять вернисажей... Полторы сотни галерей..."

- Встал утром, оформили, одеваюсь. Сумочку поднял, а она чой-то подозрительно легкая. Ну, думаю, сплошной Хабермас... Я им - менты поганые, куда четушечку дели? А они - ты чо, падла, гонишь, не было никакой четушечки. Ну, я закон знаю, я им за прокурора, за тятьку с маткой... Стыд, говорю, потеряли, если уж мы, русские люди, будем друг другу... Ладно, говорят, не кипятись, не знаем, говорят, где четушечка. Мы тебе взамен две флакошки тормозняка дадим. Я прикинул - две флакошки тормозняка... Дык, говорю, давай!

Мужичонка, впрочем, не успел толком закончить восклицательный знак (тот вывалился изо рта, как медленная слюна, и плавно стек куда-то в траву), перебивая сам себя, он суетливо глазнул на Артемьева, сорвал крышечку и одним глотком покончил со вторым флаконом.

И хотя мужичонка проделал все это донельзя отчетливо, ясно, с уверенностью, взвешивая и рассчитывая на вернейший эффект, но между тем с беспокойством, с большим беспокойством, с крайним беспокойством смотрел теперь на Артемьева. Теперь он обратился весь в зрение и робко, с досадным, тоскливым нетерпением ожидал ответа Артемьева. Но, к изумлению и к совершенному поражению мужичонки, Артемьев пробормотал себе под нос и довольно сухо, но, впрочем, учтиво объявил ему что-то вроде того, что ему время дорого, что он как-то не совсем понимает; что, впрочем, он, чем может, готов служить, по силам, но что все дальнейшее и до него не касающееся он оставляет. Тут он взял перо, бумагу, выкроил из нее докторской формы лоскутик и объявил, что тотчас пропишет что следует*.

______________

* Цит. по Собр. соч. в пятнадцати томах. Л. "Наука", 1988. Т. 1, с. 157.

- Нет, не следует! нет, это вовсе не следует! - проговорил мужичонка, привстав с места и хватая Артемьева за правую руку. Серые глаза его как-то странно блеснули, губы его задрожали, все мускулы, все черты лица его заходили, задвигались, сам он весь дрожал. - Следует просто-напросто выпить. Выпить и еще раз выпить.

Артемьев, собиравшийся резко возразить, решительно не желавший продолжать странное знакомство, к своему удивлению согласно закивал головой и даже стремительно извлек из нагрудного кармана потаенную там вчера сторублевую бумажку.

- А вот этого не надо, - строго сказал мужичонка. - Кто тебя этому учил? В конце концов, кто гость столицы - ты или я?

Мужичонка решительно подошел к оккупировавшим сдвоенные скамейки подросткам, поговорил с ними пять секунд и тут же вернулся, имея пригоршню разноцветных купюр, среди которых виднелись и достаточно крупные. Артемьев округлил глаза (пейзаж, выдавая весьма поверхностное знакомство с законами оптики, заметно выпуклился навстречу).

- Человек человеку! - радостно крикнул мужичонка. - Глазу не выест! Я знаю тут одно местечко - ты обратил внимание, насколько оптимистично коннотирована эта немудреная формула - "я знаю здесь одно местечко", - не обязательно столь задорно, но непременно с надеждой на некоторое развитие ситуации?

- Да-да! - бормотал Артемьев в такт семенящему мужичонке. - Я обратил. Я обратил его в свою веру.

Мужичонка живо тащил Артемьева прочь от бульвара - мимо статистов-подростков, проводивших наших героев долгими навесными взглядами, мимо лотков детективоторговцев, мимо не совсем адекватных центру Москвы старушек, сжимающих в своих небольших охапках по бутылке портвейна (Артемьев подумал, что и они похожи на опечатки, но несколько другого рода - линотип выплюнул нужную букву, но иной, неподходящей гарнитуры), мимо "Тайных доктрин", мимо крымских татар (тема автора двух последних синтагм уже всплывала в нашем повествовании - не станем же мы ее тушить на манер окурка в банке с водой), мимо вереницы импортных автомобилей - разноцветных, как в витрине игрушечного отдела, мимо фонарей, которые с неоновым жужжанием (впрочем, оставим до сумерек), мимо вдруг вспыхнувшего в недавней грязной подворотне инвалютного отеля - вход тонул в глубине оперативно насаженной аллейки (протянутая по асфальту ковровая дорожка бесила отечественный вкус), но швейцар, подобно эпиграфу, был вынесен вперед и торчал, продуваемый взглядами, в своем роскошном темно-синем мундире. "Го-го-го" - гоготал мужичонка, "га-гага" - гагатал.