69. Русские геи, лесбиянки, бисексуалы и транссексуалы - [22]

Каждое лето колонновожатые отправлялись в имение Муравьева в село Осташево недалеко от Петербурга, где продолжали в лагере свое воспитание. Летом 1819 года тринадцатилетний Андрей влюбился двадцатишестилетнего К., который ответил ему взаимной «привязанностью». «Он занимался поэзией и первый образовал вкус и внушил склонность ко всему изящному…» Среди других «литературных учителей» Муравьева нужно назвать малоизвестного поэта Семена Егоровича Раича (1792-1855), под руководством которого Муравьев продолжил домашнее воспитание и занялся переводами Телемака. Тогда же «в деревне, в осеннее время, от скуки, <…> составилось между офицерами литературное общество…», в котором Андрей прочел свои первые стихи.

В 1823 году корпус колонновожатых был переведен в Петербург и, как признается Муравьев, «исчезло все, что делало <…> отрадною семейную жизнь». «Я остался одиноким в холодном равнодушном мире…». Попыткой растопить одиночество стала военная служба.

Зимой 1824 году Муравьева переводят в Киев. Переправляясь на лодке через Днепр, он едва не погиб – после двух часов борьбы с волнами лодку прибило к берегу в том самом месте, где князь Владимир, по преданию, крестил народ. Муравьев воспринял произошедшее как знак и замыслил историческую драму «Владимир».

Находясь в Крыму, неуемный Муравьев едва ли не преследовал Александра Грибоедова. Занятый делами дипломат и драматург старательно избегал встречи с юношей. Тогда поселившись в гостинице в соседнем номере, Андрей придумал историю со страшным сном. Посреди ночи он выбежал с криками из своего номера и разбудил Грибоедова. «…только мы увиделись и сейчас же сошлись, по самой странности нашего знакомства». Осенью 1825 года в Крыму Муравьев и Грибоедов неоднократно «случайно» сходились, и всякий раз у Муравьева появлялась возможность прочесть драматургу свои стихи, рассказать о замыслах и получить советы. Крымские приключения закончились сборником «Таврида» (1827), первой и последней поэтической книгой Муравьева.

Тщеславие несло Муравьева в те литературные салоны, в которых он мог услышать лестные отклики о своих сочинениях. Таким местечком, где посетители не скупились друг другу на похвалы, оказался салон княгини Зинаиды Волконской, «русской Коринны». С посещением дома Волконской на углу Тверской и Козицкого переулка связана история, благодаря которой Муравьев получил кличку «Бельведерского Митрофана». Так случилось, что на одном из вечеров Андрей случайно обломил руку гипсовой статуи Аполлона Бельведерского, стоящей в театральной зале. В знак раскаяния он на основании скульптуры оставил следующий карандашный автограф:

О, Аполлон! Поклонник твой

Хотел померяться с тобой,

Но оступился и упал,

Ты горделивца наказал:

Хотя пожертвовал рукой,

Чтобы остался он с ногой.

В ответ Александр Сергеевич Пушкин сочинил следующее…

Лук звенит, стрела трепещет,

И клубясь издох Пифон;

И твой лик победой блещет,

Бельведерский Аполлон!

Кто ж вступился за Пифона,

Кто разбил твой истукан?

Ты, соперник Аполлона,

Бельведерский Митрофан!

Эпиграмма дошла до Муравьева, когда тот уже уехал в деревню. Муравьев был в гневе и вернулся в Петербург, намереваясь вызвать Пушкина на дуэль. Прежде он переговорил с Соболевским, другом поэта, который уверил Муравьева, что Александр Сергеевич не хотел его оскорбить. А причиной эпиграммы назвал то, что Пушкин, склонный идти навстречу року, на мгновение поверил, что светловолосый и бледнолицый Муравьев и есть тот «белокурый человек», от руки которого, по предсказанию гадальщицы, он должен погибнуть.

Тем временем в одном из журналов появился критический разбор «Тавриды», предпринятый приятелем Муравьева поэтом Баратынским. Это был «жестокий удар при самом начале литературного поприща». И Муравьев, о котором Баратынский сказал в одной из своих эпиграмм – «Убог умом, но не убог задором…» – решил проявить свой задор в прозе.

Настоящим ударом стала для Муравьева гибель его ближайшего друга «милого» офицера Коментовского. Всю турецкую кампанию, которую Муравьев провел уже в качестве дипломата, они были неразлучны. «Прекрасный телом и душою» юноша пал «жертвой убийственного климата», скончавшись от холеры. «Я тщетно надеялся на его юность и силы, – он угас!» – эти скупые строки из дневника, который Муравьев вел с перерывами в течение жизни, позже переработанные для издания, выдают особую степень близости, связывавшую двух офицеров.

Потрясенный гибелью друга, Муравьев замыслил отправиться в Иерусалим ко святым местам. Получив разрешение у фельдмаршала Дибич-Забалканского (1785-1831), он едет ко гробу Господню. В начале XIX века такая поездка – довольно рискованное предприятие. Шайки разбойников, болезни, отсутствие дорог и множество других испытаний.

В Петербург Муравьев вернулся лишь спустя два года. Подробности иерусалимского приключения были положены в основу книги «Путешествие ко святым местам», которую собственноручно правил Митрополит Московский Филарет. Книга принесла Муравьеву славу первого русского духовного писателя и только при его жизни издавалась пять раз.

После возвращения из Иерусалима Андрей Муравьев остановился в доме своих родственников Мальцевых, приближенных к семье митрополита. Интересно, что там он познакомился с бывшим министром духовных дел гомосексуалом князем Голицыным, который был уже не в той силе, как до 1824 года, когда он был вынужден оставить место обер-прокурора. Но именно через Голицына к Муравьеву поступило предложение Николая I занять место за обер-прокурорским столом. При синоде Муравьев был на самых разных должностях до 1842 года. За это время сменилось три обер-прокурора, но своего звездного часа на этом месте Муравьев так и не дождался. Тем не менее, несколько попыток недоброжелателей изгнать Муравьева из-за обер-прокуроского стола в государственном Совете провалились, так как он пользовался справедливым расположением Николая I и заработал уже репутацию известного духовного писателя.