62 - [4]

— Сколько будет с сегодняшними? — спросил штурман.

— Шестьдесят две, — сказал я.

Это были шестьдесят две посадки и разные маршруты, удачные, совсем неудачные и средние, вроде сегодняшнего. О них не расскажешь, как не расскажешь о щеке, обмороженной ветром с Баффинова моря, о позавчерашнем запоздалом возврате, когда сорвавшийся черт его знает откуда ветер кидал самолет в чернильной тьме бросками неровными и оттого тревожными. Руки штурмана нервно перебирали ветрочет, линейку, снова ветрочет. Слева были скалы и вершины островного хребта, справа море, и нельзя было отклоняться ни вправо, ни влево, чтобы не пропустить огни аэродрома и не врезаться в сопки. Каждый до боли в глазах вглядывался в иллюминаторы, и, когда показались огни аэродрома, кто-то радостно выдохнул: «Есть!»

На аэродроме не было подсветки на полосе для лыжных самолетов, и радист все стучал ключом, договариваясь с начальством. Еле различимые хребты уже плыли под нами, а радист все стучал и стучал.

Самолет с ревом пронесся над светлыми кубиками домов, и мы увидели незабываемое зрелище. Два ряда оранжево-красных факелов пылали, указывая полосу. Никогда в жизни мы не видали таких оранжевых огней и, наверное, никогда не увидим. Некоторые факелы гасли, от них шел оранжевый же дым, и было видно, как мечутся люди, зажигая новые.

К самолету подошла кучка людей. Среди них зябко ежилась наш физик. Видимо, девчонка ждала долго и самоотверженно.

Поземка мела по самое колено. Мы шли к огням аэропорта все, кроме бортмеханика, который, как всегда, остался около самолета.

Потом была сверкающая светом и чистотой теплая сытость столовой и блаженный перекур в комнате пилотов. Мы курили, развалившись на койках, и вспоминали всякую незначительную чепуху. Нам было хорошо всем вместе после длинного сегодняшнего дня.

Полнолицый приземистый командир довольно щурился, у него был вид добродушного домоседа, специально приспособленного для шлепанцев, но мы-то знали, как неутомимо деятелен бывает он, когда надо лететь.

Второй пилот, самый молодой в экипаже, красивый девчачьей реснитчатой красотой, расспрашивал нашего оператора о погоде в Коктебеле, откуда тот недавно прилетел. Прошлый год мы работали с ним на гидросамолете и он показывал «фокус» при посадке: мы закрывали глаза и не могли угадать, в воздухе самолет или уже бежит ПО поде.

Длинноногий носатый штурман, отличный рассказчик, специалист по подходу к женщинам и специалист своего дела, картинно подрагивая грифом гитары, наигрывал нашему физику какой-то цыганский романс.

— Сколько с сегодняшними? — спросил командир.

— Шестьдесят две, — ответил я.

— Понимаешь, — сказал он, и голос у командира вроде был виноватый, — понимаешь, если бы не этот иней.

Потом все стали укладываться спать, а мы со штурманом сели разрабатывать маршрут на завтра.

Мы прокладывали линию на карте теперь строго на север, к семьдесят четвертому градусу.

— Сколько возьмем, старик? — спросил он.

— Давай десяток.

— Может быть, двенадцать? Ей-богу, сделаем.

— Давай двенадцать.

Это была вера в удачу завтрашнего дня — дня, который придет с рассветом.

— Понимаешь, черт побери, если бы не этот

туман сегодня, — пробормотал командир, засыпая.