500 - [13]

А потом отца застукали на том, что он полез грабить чей-то дом, — и мы очутились в прежнем болоте, в пропахшем газом мотеле.

Заканчивая работу в фирме Дэвиса — в десять-одиннадцать часов вечера, а то и позднее, — я частенько прогуливался по этому району и воображал себя хозяином того заднего дворика. Я представлял, как развожу огонь в очаге, а рядом стоит пара складных кресел и на одном из них улыбается симпатичная девчонка… Я словно начинал свою жизнь сначала, возвращая все на свои места.

Эта постоянная мысль о потерянном рае и раздувала подо мной огонь. Спустя неделю после встречи с Дэвисом в его «покоях» я снова пришел к Маркусу и положил перед ним на стол еще два отчета. В одном содержались данные о наставнике Гулда в Министерстве внутренних дел, где тот проработал девять лет до перехода в Министерство торговли. В другом была информация о приятеле Гулда, выступившем даже шафером на его свадьбе, с которым он делил жилье еще в пору учебы в Гарвардской школе права и который теперь занимался частной юридической практикой. Он до сих пор являлся советником Гулда по правовой части, с ним Гулд ужинал где-то раз в две недели и считал старого друга одной из немногих своих отдушин.

— Ну и? — поднял брови Маркус.

— Эти двое — наиболее удачные… — я чуть было не ляпнул «жертвы», — точки воздействия. Если взглянуть на их принципы принятия решений, вы увидите, что они полностью созвучны нашим аргументам. Доводы против налоговой лазейки я смоделировал под каждого из этой парочки. Первый, кстати, уже связан с «Группой Дэвиса». Если нельзя повлиять непосредственно на Гулда, то можно использовать его ближайшее окружение. Если мы настроим их на нужную волну, то сможем перенастроить и Гулда, так что он и сам не протюхает, что действует по нашей указке.

Маркус молчал. Я чувствовал, что надвигается буря. Я выдал ему на Гулда куда больше, чем он рассчитывал, — разве что не пробрался еще в квартиру этого козлины, что, впрочем, собирался проделать следующей ночью.

Маркус пошевелился в кресле. Я весь замер, ожидая разгрома, но вместо этого шеф улыбнулся:

— Кто же тебя этому научил?

Метод я перенял у папиного старого приятеля Картрайта. В молодые годы тот использовал подобную технику, чтобы выуживать у богатеньких одиноких наследниц бальзаковского возраста их сбережения.

— Ко мне пришло озарение, — ответил я.

— Что-то вроде этого мы у себя называем «формованием кроны» или «обрезкой верхушек». Ты не спеша, очень тонко воздействуешь на каждого человека из окружения нужного тебе объекта — на жену, шефа по благотворительной деятельности, даже на подросших детей, — пока он не переменит свое мнение.

— «Обрезка верхушек»?

— Мы не можем вызвать у «корней» всестороннюю, глубокую поддержку наших интересов — но мы можем обвести их вокруг пальца. И нет надобности терять время на «корешки», если нужный нам законотворец способен видеть одни «верхушки».

— Хотите, чтобы на следующем этапе я взялся за окружение Гулда?

— Нет, — отрезал Маркус. — Я поручу это своим людям.

В его голосе я уловил нечто, что мне не понравилось.

— Мы не уложились во времени? — спросил я.

Маркус помолчал. Он вообще был малоразговорчив и всегда, прежде чем что-то произнести, взвешивал каждое слово. Сейчас он явно не хотел загружать меня какой-то лажей — возможно, из некоторого уважения ко мне.

— Да, — коротко ответил он.

Неделю спустя был признан непригодным один из родсовцев. Это был славный юноша со светлыми, зачесанными назад, волнистыми волосами и видом старательного приготовишки. Поговаривали — и я охотно в это верю, — что у парня не было даже своей пары джинсов. Кого-то другого на его месте сильно задевало бы любое подчеркивание получаемых им льгот, но малый с юмором относился к самому себе, и это мне в нем нравилось.

Он был «охотником» вроде меня, и он первый в нашей группе новичков получил задание. Его ЛПР не повелся — и это был приговор. Выходя из игры, родсовец сделал вид, будто хочет попытать счастья на иных просторах, но, когда он с нами прощался, в его голосе слышался надрыв, словно он готов был разреветься. Тяжкое было зрелище. Надо думать, мальчик прежде не знал неудач. Он сделал все, что было в его силах, но дело свое все же завалил.

Вообще, мне как-то не очень верилось, что эти многомиллионные контракты напрямую зависели от горстки бестолковых салаг, которые и представления не имели о том, чем занимаются. Но, судя по всему, действительно зависели. Скажете, несправедливо? Положим, тебе дают заведомо безвыигрышное дело. Ты ограничен в возможностях — и задание неминуемо выходит у тебя из-под контроля. Может, и так. Но мне, знаете ли, трудно делать выводы о какой-то несправедливости. Такова жизнь. Можно задрать лапки кверху и молить о снисхождении — однако мой путь был иным. Я должен был победить во что бы то ни стало. Я так долго принюхивался к ароматам хорошей жизни, так долго она была для меня лишь эфемерной мечтой. Теперь я подобрался к ней так близко, что мог обонять ее и пробовать на вкус. И чем реальнее становилась моя мечта, тем мучительнее было думать о том, что меня могут ее лишить.