50 и один шаг назад - [205]

— Не я…

Одними губами говорю я, и он отбрасывает мою голову, упавшую на мокрую кожаную поверхность.

Удар ещё сильнее прежнего… острый… разрывает меня. Не кричу. Лишь сжимаюсь полностью. Могу. Удар и я не могу дышать. Удары сыплются на меня с невероятной силой, и я кусаю кожу обивки. Разорвать всё от боли, от слабости, моментально появившейся в теле. Кажется, что тела просто нет, ничего нет. Удары приносят какую-то привычную боль, даже не ощущаются. А внутри… внутри кричу, ору, молю. Тишина и свист вокруг.

Дышать больно, жить больно. Всё затихает, и я слышу, как Николас что-то бросает, шипя проклятья, подходя ко мне и проводя ладонью по щеке хватая меня за подбородок, и поворачивая к себе голову. Соображать я не могу, только стала болью, растворившейся в теле.

— За что же ты так со мной? За что? Я ведь всё тебе отдал! Себя! Отдал в твои руки! За что ты предала меня? Почему?

Сквозь мутное зрение я вижу его губы, побелевшие от злости и дрожащие рядом с моими.

— Ты… — мне с трудом удаётся шевелить губами, находясь в какой-то прострации, в тумане, но я хочу ему что-то сказать, не могу… не помню. — Заслужил.

Рык разрыдается из его тела, освобождая чудовище, и он отпускает моё лицо, упавшее на место.

В следующий момент что-то прохладное льётся на меня и моментально начинает шипеть. Невероятная вспышка в голове, щелчок, зажигающий все чувства заново. Чувствую!

От такой сильной боли я начинаю кричать. Щиплет всё настолько глубоко, что кажется, на мне нет кожи. Я кричу от всего, что втекает в меня, заполняет меня сумасшествием и болезнью, ставшей моей жизнью. А оно продолжает течь на меня, и всё тело подбрасывает. Словно тонкие горячие иглы моментально прожгли меня до внутренностей, до сердца, которое на момент остановилось и завелось с новой силой, не давая мне терпеть этого.

Чувствую, как сознание оставляет меня, оставляет всю меня где-то далеко. Каждая рана на моём теле пульсирует с невероятной силой, а аромат шампанского становится продолжением израненной кожи. Я не живу больше, не могу позволить себе дышать. Я отключаюсь, хватая ртом воздух, которого просто не хватает для жизнедеятельности. А тело дрожит, его трясёт с невероятной мощью. Боль отступает, оставляя во мне прожжённую дыру, стекая с меня каплями моей надежды и любви.

Сквозь шум в ушах, сильнейшую тошноту и слабость, я чувствую… продолжаю это делать… мои руки освобождаются. Меня подхватывают за талию и поднимают на ноги, держа на весу.

— О, Мишель, — знакомый и когда-то родной голос проникает в меня, делая боль острее. Его руки ласкают моё лицо, убирая с него мокрые пряди волос. А я безвольна. Я не могу двинуться.

— Мишель… крошка… — он обнимает меня, сжимая руками волосы, зарываясь в них лицом, и целует. Целует, словно любил, словно была его. Словно он не изранил моё тело, словно не он отнял у меня душу. Его губы такие нежные и прохладные касаются щёк, затем губ. И он покрывает меня ими. Боже, как больно. Безумно болит сердце, а тело просто не ощущается. Вся боль сконцентрировались во мне, в груди и её сдавливает от его нежности, ставшей орудием против меня.

— Я прощаю тебя… прощаю… не предавай меня больше, не предавай, потому что не могу без тебя. Мне так больно, так глубоко ты во мне. Прощаю тебя… прощаю, — его шёпот достигает меня, и сознание возвращается, как и просыпается злость и обида, горечь и ненависть, любовь и разрушенная, я.

— Давай начнём всё заново, слышишь? У нас получится, теперь получится… — его пальцы гладят моё лицо, а голос дрожит. Но я не обращаю на это внимания, продолжая возвращаться к жизни.

Я, приоткрывая глаза, смотрю на его мокрое лицо, полное сожаления и надежды. Блеф. Всё это ложь. Никогда не прощу его. Никогда.

— Ты думаешь, я знал? Знал, что и мне будет больно… но я очистил тебя… очистил и я бы… никогда… слышишь? Никогда бы не сделал того, что грозился. Никогда. Ты нужна мне… так сильно нужна… извёлся… разорвала ты меня. Я прощаю тебя… останься со мной, моя крошка… моя Мишель.

По моим глазам скатываются слёзы, ведь я никогда не видела в его глазах такой страх, и это причиняет ещё больше боли внутри. Его глаза стали для меня запретным наслаждением. Он стал для меня под запретом.

— Сессия закончена? — Шепчу я, изворачиваясь из его рук, но он держит меня крепко, но так осторожно. Разве есть уже разница? Нет. Мне больно. Ягодицы отдаются пульсацией в голове, что мне сложно дышать, как и делать шаги. Я отступаю, но не могу стоять в туфлях.

— Да, — кивает Николас, сглатывая, и всматриваясь в моё лицо.

— Отпусти меня, — говорю я, и плевать на то, что сейчас рухну без поддержки. Плевать, что ноги так сильно дрожат, когда я сбрасываю туфли и даже двигаться больно. Но я это делаю, подходя к халату, чтобы скрыть от него моё тело, израненное его извращённой и тёмной любовью.

Мне необходимо собрать все свои силы сейчас, и я пытаюсь… правда, пытаюсь, но руки дрожат, завязывая на талии узел, и я делаю шумный вдох, немного пошатнувшись и зажмурившись, когда ткань касается ягодиц. Мне кажется, что кожи там не существует.

— Я прощаю тебя за предательство, Мишель. И предлагаю продолжить нашу связь с чистого листа, — произносит Николас.