50 и один шаг назад - [111]

— Наказывал? — Полушёпотом переспрашиваю я.

— Да, я знаю, что такое боль от плетей. Знаю, что такое стоять на горохе по три-четыре часа. Я так тренировал свою силу воли, выдержку и желание идти только вперёд. Понимаешь, крошка, если я себе причиняю боль, то это возвращает меня в прошлое и тогда… ты не можешь себе представить, как силён страх превратиться в моего отца. И этот же страх помогает быть ещё твёрже и увереннее в своих действиях. Ни разу не оступиться и предугадать события раньше, чем они наступят.

— И часто ты… ох, себя наказывал?

— Первое время да, очень часто, когда понял, что я могу, и какие возможности у меня могут быть, если начну работать над собой. А сейчас мне этого не требуется, как и последние несколько лет. Это привычка, которая уже срослась со мной, — Ник спокойно допивает бокал вина, подзывая официанта, а я обдумываю сказанные им слова.

Как можно этого человека не любить? Как можно им не гордиться и не хвалить его? Ведь он невероятный мужчина. С каждой секундой я всё отчётливей понимаю, что его мир будет всегда в нём, потому, что он помогает ему быть тем, кого я вижу перед собой. Но ведь есть возможность слить воедино наши миры, хотя разве это ещё требуется? Я полностью его, но не готова узнать в его обличье монстра. На это тоже требуется время и полное осознание самой себя.

— А почему нельзя было просто принять эту ошибку без наказаний? Закрыть страницу и научиться на оплошности? Зачем тебе требовалось приносить физическую боль? — Интересуясь, делаю глоток вина для храбрости, чтобы продолжать слушать его. Ведь даже сама мысль о том, что ему больно, заставляет меня похолодеть изнутри, а кожу покрыться мурашками страха.

— Агрессия, — незамедлительно отвечает он. — Агрессия — мой врождённый порок, который я так контролирую. В тематический вечер я могу направить её в нужное русло, но когда нет такой возможности или же опасаюсь за последствия, то остаюсь только я.

— Каждый в этом мире может быть агрессивен. Множество людей вспыльчивы, но это чувство не живёт постоянно в них. Оно проявляется редко. И сейчас ты нормальный, — замечая, смотрю в его глубокие глаза.

— Агрессия и вспыльчивость — разные вещи, Мишель. Вспыльчивость — это халатное отношение к самому себе. Это распущенность характера и личности. Таким был мой отец. Он позволял себе всё это, потому что не хотел останавливаться, не хотел чего-то большего. Только унижения своих близких. Вспыльчивость можно контролировать, если захотеть. Это фривольность самого себя. А вот агрессия… это тяжело объяснять. Она заполняет тебя всего, она как цунами, сначала медленно бурлит, но итог всегда один. Она накрывает с головой, и это у меня наследственное от отца. Гены. Мне достались не самые лучшие, и как бы я ни пробовал избавиться от этого, у меня не выходит. Потому что моё прошлое… в нём есть те моменты, которые я вижу сейчас и тогда возвращаюсь туда. Это затмевает разум, как в тот вечер, когда увидел на тебе порезы. Реальность мутнеет, и ты отдаёшься полностью той тёмной натуре, которая в тебе.

— Но ты остановился, и получается это можно прервать.

— Остановился, но до этого я отшвырнул тебя, как пустую куклу. Тебе повезло, что ты не сильно ушиблась. Ты упала удачно. А могла упасть с последствиями. Понимаешь, почему я так колеблюсь, и мои решения постоянно меняются? — Ник, придвигаясь ближе, накрывает своей рукой мою, лежащую на ножке бокала. А я, всматриваясь в него, ищу подходящие слова, но только одна фраза, гуляет в голове. — Я боюсь в этот момент навредить тебе, потому что сейчас у меня другой этап жизни. Незнакомый, странный и пока для меня чужой.

«Дай мне возможность любить тебя», — проносится в голове.

Но я никогда не произнесу это вслух, а только грустно улыбнусь и скажу иное:

— Ты боишься причинить мне не ту боль, которую практикуешь. Ты боишься за меня и в то же время хочешь меня. Я тоже боюсь за тебя, но ни капли не боюсь за себя, Ник. Мы оба странные, очень странные, но, когда мы вместе, всё становится правильным. Это наша особенность, которая есть у каждой пары. И я согласна на это.

Он улыбается, слабо кивая мне, опуская глаза, а затем поднимает взгляд уже потемневший и насыщенный сладостью, от которой я готова получить диатез.

— Думаю, сейчас пришло время немного подразнить уток, — неожиданно звонко произносит он и резко встаёт, предлагая мне руку.

— Что? — Удивлённо я распахиваю глаза, а он только улыбается, так хитро, так по-ребячески весело и с озорством, что я теряюсь.

— Потанцуем, — поясняет Ник, и я киваю, вкладывая свою руку в его, и вставая с места.

— Уверен? — Тихо уточняю я.

— Более чем. И это будет танец, как ты и заставила меня это признать, а не топтание на месте. Я хочу танцевать, — смеясь так легко и непринуждённо, он выводит меня на пустое пространство, где нет ни единой пары. Потому что остальные слишком держат себя в руках, не позволяя себе ни грамма веселья в этом помпезном месте. А Ник иной, он свободный от этих предрассудков.

Его рука скользит по моей талии, и я кладу свою на его плечо, но Ник толкает меня от себя, подхватывая другую руку, и кружит, нагибая к полу. Я откидываю голову от этой неожиданности, моргая, но вижу счастье в его глазах и смеюсь. Он поднимает меня и начинает двигаться, улыбаясь и играя бровями, что я уже не контролирую этой радости, подстраиваясь под его движения.