5 декабря 1965 года - [47]

Я не помню про Савчука, был ли он комсомольцем, а если был, то что с ним сделали. А Дранов сопротивлялся, не хотел, чтобы его исключали. Он пытался сделать вид, будто не понимает, что происходит, старался всячески преуменьшить свое значение, и в итоге его исключили из комсомола с каким-то незначительным перевесом голосов.

Окончательно утверждали его исключение в комитете комсомола МГУ. В главном здании, на десятом этаже, где мрамор, ковры и дубовые стены. Я знал, что моя фамилия будет фигурировать, потому что Дранов меня назвал. Его очень долго допрашивали по поводу того, кто ему сказал о демонстрации, и он очень долго не называл мою фамилию, а потом все-таки назвал. Поэтому я тоже пришел в комитет, хотя меня никто не вызывал.

Дранова исключили из комсомола, несмотря на его отчаянное сопротивление. Потом его отчислили и из аспирантуры. С формулировкой очень гадали, за что его отчислять, решили — за недостойное поведение, хотя ничего недостойного в этом не было, кроме того, что он был на площади и пытался посмотреть, что делается. На его карьере это сказалось крайне скверно: его, правда, восстановили в аспирантуре, но лишь через десять лет, и диссертацию он защитил только где-то в начале 80-х, то есть совсем в другом историческом времени…

В тот день разбирали не одного Дранова, и я был свидетелем замечательной сцены, когда исключали какую-то девушку с другого факультета. Она, наверное, не ждала, что вынесут такое решение, и, когда ей сказали, что ее исключают из комсомола, закричала: «Вы здесь все фашисты!» — и выбежала, хлопнув дверью. Стеклянная дверь разбилась, и девушка поранила себе руку осколком. Из руки хлынула фонтаном кровь, все перепугались и закрыли заседание[119]. Обсуждение Дранова и Молчанова перенесли на следующую неделю.

Воробьев комсомольцем не был, и исключать его было неоткуда, кроме как из университета. Основания имелись: он не был допущен к зачету по истории партии и, по-моему, по иностранному языку. И вот его вызывают повесткой в деканат и говорят:

— Олег Иванович, в соответствии с университетским уставом, на основании статьи такой-то, вы, как недопущенный к зачетной сессии, отчисляетесь из числа студентов МГУ. Вам понятно решение?

— Понятно.

— Вы собираетесь его обжаловать?

— А чего жаловаться, — говорит он, — и тут большевики, и там большевики.

Немая сцена. Такого они, хотя и были наслышаны о его злобной сущности, не ожидали. Одна преподавательница не растерялась, говорит:

— Так вам что, коммунистическая партия не нравится?

— Да, не нравится! — говорит Воробьев, сверкая глазами и железными зубами.

— Может, вам и советская власть не нравится? — продолжает спрашивать она.

— Да, не нравится, — отвечает Воробьев.

— Так поезжайте за границу!

— Как? — спрашивает Воробьев.

Вот тут они растерялись. Эмиграция тогда еще и близко не начиналась — был январь 1966 года. Короче говоря, он с гордым видом поле боя покинул.

А для Молчанова это закончилось переходом на заочное отделение. По-моему, он нормально доучился. На Поликовскую и Геннадия Ефимова пытались как-то воздействовать по академической линии, затруднить им учебу. Ефимову провалили курсовую работу, ему, по-моему, пришлось перевестись на заочное отделение. К Поликовской придраться было сложнее — она хорошо училась. Но, когда она в 1967-м закончила университет, ей собрались предложить аспирантуру. Однако, познакомившись с ее личным делом, сказали, что, к сожалению, об аспирантуре придется забыть: «Что это у вас там была за история?» Хотя ее никогда не вызывали ни на какие собеседования.

У меня вообще не было никаких неприятностей. Я был круглый отличник, получал именную стипендию, и, скажем, перевести меня на вечерний при одних «пятерках» было довольно трудно. Но по комсомольской линии можно было меня наказать, и не имело значения, отличник я или нет. Однако дело ограничилось некоторой беседой, о которой я сейчас и расскажу.

Вдруг приглашают меня в деканат и говорят: «Вас вызывает ректор». Я обалдел, потому что никогда в жизни никаких дел с ректором у меня не было. Захожу в кабинет ректора, жду. Вдруг входит некая дама:

— Здравствуй! Давай познакомимся. Меня зовут Елена Борисовна. Я из КГБ.

Разговор продолжался около часа. Елена Борисовна просила меня написать объяснительную записку по поводу демонстрации: как я узнал и вообще — как я дошел до жизни такой. Я ей объяснил, что Синявский — известный ученый. Как же его арестовали ни за что ни про что?

— А от кого узнал о митинге?

Я рассказал про то, как у нас зачитали листовку на лекции по истории партии. Она была крайне недовольна и спросила:

— А что это у вас за преподавательница такая?

Спросила, кого я видел еще на демонстрации. Тут я сказал, что осведомителей достаточно, кроме меня. Сами ищите. Пыталась меня про Поликовскую спрашивать, я эту тему замял.

Потом она мне сказала:

— Есть ли у вас среди знакомых политзаключенные?

Я сказал:

— Нет.

Совершенно нагло врал. Я водил знакомство с таким Кузнецовым[120], который отсидел несколько лет в мордовских лагерях. Она говорит:

— Ну, может, бывшие политзаключенные?

Я говорю:

— Все равно нет.