42-я параллель - [15]

Он только что заснул, как вдруг яркий свет разбудил его. Мальчик, которого он видел на кухне, стоял над ним, освещая его фонарем. Его огромная тень плясала по стропилам.

– Слышь, мне бы надо книжку.

– Какую тебе книжку? – зевнул Фейни и привстал.

– А знаешь… из тех, что о хористках, белых рабынях, ну и о прочем…

– А в какую тебе цену, сын мой? – раздался из-под попоны голос дока Бингэма. – У нас большой выбор занимательных книг, прямо и свободно трактующих разные явления жизни, рисующих плачевную разнузданность жизни больших городов, и все это от одного до пяти долларов. Полное издание книги доктора Бернсайда – «Все о половой жизни» – стоит шесть долларов пятьдесят.

– Нет, мне бы не дороже доллара… Только вы ничего не скажете старику? – говорил мальчик, обращаясь то к одному, то к другому. – Сэр Хардуик, тот, что живет на шоссе, так он как-то был в Сагино и там купил книгу у кого-то в гостинице. Черт, вот это была книжка – пальчики оближешь.

Он принужденно захихикал.

– Спустись-ка, Фениан, и достань ему «Королеву белых рабынь» за доллар, – распорядился док Бингэм, снова укладываясь.

Фейни с фермерским сынком спустились по шаткой лестнице.

– А ты скажи, очень она забориста?… О, черт, попадется отцу, задаст он мне трепку… А ты что ж, неужто все эти книги прочел?

– Я? – отозвался свысока Фейни. – Мне не для чего читать книгу. Когда вздумается, я все это наблюдаю, как оно есть. Вот тебе… это насчет падших женщин.

– Что-то больно тонка за один доллар. За доллар ты мог бы дать потолще.

– Так зато забориста.

– Ну ладно, возьму, а то еще застанет меня здесь отец. Покойной ночи.

Фейни снова отправился на сеновал и крепко заснул. Ему снилось, что он в каком-то амбаре поднимается по шаткой лестнице вместе с сестрой Милли, и она все пухнет, белеет, жиреет; на голове у нее большая шляпа, кругом разукрашенная страусовыми перьями, а на платье вырез, и он удлиняется от шеи все ниже и ниже, и голос пока Бингэма говорит, что это Мария Монк, королева белых рабынь, и только он собрался схватить ее, как солнце ударило ему прямо в глаза. Док Бингэм стоял перед ним, широко расставив ноги, причесывался карманной гребенкой и декламировал:

Сбирайся в путь, ведь солнце – светоч мира —

Не для земли одной несет тепло,

И человек корнями не прикован

Подобно древу к месту одному.

– Вставай, Фениан, – прогрохотал он, заметив, что Фейни проснулся, – отряхнем прах этого негостеприимного жилища от сандалий наших, завязав ремни, с проклятием, подобно философам древности. Запрягай лошадь, позавтракаем дорогой.

Так странствовали они в продолжение нескольких недель, пока однажды вечером не очутились перед опрятным желтым домиком, стоявшим в роще пушистых темных лиственниц. Фейни остался в фургоне, а док Бингэм отправился в дом на разведку.

«Сегодня непременно спрошу его, – думал Фейни. – Должен ведь этот старый мошенник наконец рассчитаться со мной.

Немного погодя док Бингэм появился на пороге, весь расплывшись в широкой улыбке.

– Ну, Фениан, тут нас прекрасно примут, как и подобает принимать носителей сана. Но только смотри, не болтай лишнего. Отведи лошадь в сарай и распряги ее.

– А как насчет моей платы, мистер Бингэм, ведь прошло уже три недели.

Фейни соскочил с козел и готовился распрягать. Скорбь омрачила лицо дока Бингэма.

– О корысть, корысть…

…Внимательно исследуй

Его ты руку – белоснежна кисть,

Но на ладони, в складках, грязь ты узришь, —

Увы, то след уже оставил подкуп.

У меня были великие надежды на кооперативные наши начинания, которые ты разрушаешь своей юношеской поспешностью и алчностью… Но если ты иначе не можешь, то, что делать, сегодня же вечером ты получишь все должное, и даже с избытком. А теперь распрягай и принеси мне вон тот маленький сверток с «Марией Монк» и «Папистскими кознями».

Был жаркий день. Вокруг амбара пели реполовы. Пахло свежей травой и цветами. Амбар был сложен из красного кирпича двор полон белых леггорнов[30].

Кончив распрягать и поставив лошадь в стойло, Фейни уселся на перекладину забора и закурил папироску, глядя на серебристо-зеленые поля овса. Ему хотелось, чтобы подле него была девушка, которую он мог бы обнять, за талию, или парень, с кем бы отвести душу.

Тяжелая рука опустилась ему на плечо. Рядом с ним: стоял док Бингэм.

– Фениан, мой юный друг, мы на тучном пастбище, – сказал он. – Она совершенно одна: муж с работником отправился на два дня в город. И ровно никого в доме, кроме двух ее ребятишек, – милые крошки. Я, может быть, разыграю здесь Ромео. Ты еще никогда не видал меня любовником. Это моя коронная роль. Ах, когда-нибудь я расскажу тебе о своей мятежной юности. Но пойдем, я познакомлю тебя с прелестной обольстительницей. Когда они входили в кухонную дверь, их скромно приветствовала пухлая женщина в светло-лиловом чепчике и с ямочками на щеках.

– Это мой юный помощник, мэм, – с широким жестом сказал док Бингэм, – Фениан, это миссис Ковач.

– Вы, должно быть, голодны, а мы как раз собираемся ужинать, – сказала та.

Солнце последним краешком осветило кухонную плиту, сплошь уставленную кастрюлями и сковородами. Душистый пар легкими струйками подымался из-под круг-чих, до блеска начищенных крышек. Говоря, миссис Ковач нагнулась над плитой так, что горою поднялся ее обтянутый синей юбкой зад и торчком встал бант накрахмаленных завязок передника; открыла духовку, вытащила оттуда огромную сковороду сдобных булочек и переложила их на блюдо, уже стоявшее посреди накрытого перед окном обеденного стола. Теплый запах печеного теста наполнил кухню. У Фейни слюнки потекли. Док Бингэм потирал руки и вращал глазами. Все расселись, и два голубоглазых грязнолицых малыша принялись молча уписывать за обе щеки, а миссис Ковач щедро накладывала всем на тарелки тушеных помидоров, картофельного пюре, тушеного мяса и горошка со свининой. Она налила им по кружке кофе и села сама, глядя ни дока Бингэма влажными глазами.