42 - [94]

Спор мог бы разгореться только из-за времени эксперимента. Назначить его помог Хаями. Определение посредством удаления. Борис и Анна, наблюдавшие за нами сверху, с шестого этажа какого-то офисного здания, решили поначалу, что наконец-то прямо на их глазах происходит теракт, которого они так опасались, потому что наша толпа, как стая тараканов, резко метнулась в разные стороны — на самом деле только в две возможные на узком мостке стороны (никто не стал прыгать на бутылочно-зеленый озерный лед). Однако не последовало ни выброса пламени, ни дыма ничего. Одно только изъятие (Шпербер). Внезапно мы увидели границу главного АТОМолога, ауру, сверкающе очертившую лысеющую голову физика, его тонкую шейку, привычную (бывшую привычной) футболку, детские джинсы, кеды. И тут же ореол стал странным образом размываться, плавиться. Беззвучно, будто с трехмерной основы отслаивалась приклеенная фигурка. Без драматизма, до тех пор, пока жестокий удар невидимого противника, очевидно, в живот не заставил Хаями согнуться пополам, ускорив процесс плавки. Следующий удар пришелся в голову, видимо, сверху, и был таким яростным, что нам привиделся свистящий тяжелый молот, поскольку фигуру — причем всю фигуру целиком — деформировало, раздавило, расплющило, и она, продолжая бесшумно растворяться, съежилась, как кусок бумаги, покрывшись рябью наподобие жидкой или ртутной массы, а ее центр просел, словно бы пупок превратился в слив, через который фигура сама в себя (или из себя) вытекала. Зрелище было не из приятных, когда АТОМолог, пузырясь, становился все более текучим, размытым, аморфным, испаряясь в воздухе, пока наконец не растаял бесследно, не оставив после себя ни лужицы, ни пятнышка.

Интересно, какой была бы наша реакция и бросились ли бы мы (якобы готовые к чему угодно накануне КОНЕЧНОГО ИСПЫТАНИЯ) в такой же панике врассыпную, если бы исчезновение Хаями не сопровождалось внезапным и непонятным ощущением, которое каждый посчитал предвестием личной аннигиляции? Не знаю. Но, прождав несколько минут на концах мостика, не в силах бежать дальше и боясь отлепиться друг от друга, мы перевели дыхание, убедившись, что ни у кого больше не открылось в животе сточное отверстие. Значит, предчувствие, будто вот-вот станешь жидким и тебя смоет прочь, как этого тщедушного лысоватого человека в очках, обмануло, хотя мы все ощутили некое изменение, очень четкое и локальное, пусть не удар в голову или в живот, однако оно, без сомнения, оставило след, как если бы тело пронзили глубокий хирургический инструмент или избирательное облучение, действующее лишь на один тип тканей. Спустя некоторое время, заверив друг друга в своем релятивистском душевном здоровье и многократно описав друг другу произошедшее, мы вернулись на середину моста, где не нашли ничего странного, и вдруг осознали, что непостижимым образом изменились наши воспоминания о Хаями. В определенном смысле все мы даже не верили, что он на самом деле существовал (вот и пригодились пять моих записных книжек). Глядя вспять, мы не видели ни его дружелюбной речи в защиту ЭКСПЕРИМЕНТА ФЕНИКС, ни бегства от Софи, ни появления в Женеве с двумя эльфятами, ни представления АТОМов на годовом собрании, ни (я, Борис и Анна) вздорных гриндельвальдовских инсталляций. Физик Хаями и все его поступки и проступки последних лет предстали вдруг какими-то нечеткими и недостойными действительного прошедшего времени. Мы готовы были поверить, что видели все это — включая его исчезновение не более пятнадцати минут тому назад — в кино, причем как будто все вместе смотрели один и тот же фильм. Манера, в которой он не то растворился, не то слился — пытка для хорошего вкуса и здорового рассудка, — придала всей предыдущей жизни Хаями характер смутный и иллюзорный, хотя не без гротескных черт.

В таких случаях помогает размышление. Фундаментальный вывод, породивший ясность и ужас, сделала Пэтти Доусон. Поэтому мы, тридцать семь зомби, маршируем сейчас по дороге в Мейрин. Угасание, молниеносное диминуэндо воспоминания. Удары под дых и по голове. В четвертом месяце нулевого года Хаями ходил с ней и Борисом за вторым выпуском «Бюллетеня» (их единственный визит в тот отвратительный четвертый киоск). Во временной ретроспекции это казалось рубежом реальных воспоминаний, потому что все позднейшие впечатления об АТОМологе — вплоть до происшествия на мосту — представлялись иллюзорными, словно Пэтти при помощи какого-то тончайшего и загадочного сенсора удавалось отделить память об аутентичнейшем целлулоидном произведении от памяти о действительности. Она видела, как японец смущенно стоит в вечном облаке марихуаны на знойном чердаке некоего домишки в развеселом цюрихском районе Нидердорф, причем Хаями казался ей на тот же лад настоящим, что и действительная встреча с актером мнемонически превосходит все киноэпизоды с его участием. Четыре года и восемь месяцев тому назад. Именно этот момент был зафиксирован наручными часами клонов последней, восьмой испытательной группы, в которой участвовал Хаями.

— А где, черт побери, Софи? — рявкнул Мендекер, вторая ума палата среди нас.