40 австралийских новелл - [10]

И вдруг страшная правда циклоном обрушилась на него.

— Сукины дети, они провели меня за нос! С самого начала решили меня надуть с этим лесом, то‑то так весело и скалили зубы. Подлые скебы! Но я им покажу!

Вне себя от бешенства Коркери, перемежая слезы ругательствами, вызывал в памяти лица своих врагов и бросал этим врагам гневные обвинения. Но какая‑то часть его сознания продолжала оставаться холодной и трезвой.

Ему был известен закон о грузах, сброшенных за борт во время аварии. И хотя вернуть свой лес он уже не мог, но можно ведь помешать тем, другим, нажиться на нем. Если позвонить в ближайший полицейский участок и сообщить о том, что сброшенный с американской баржи груз прибило к берегу и что его украли рыбаки, то полиция быстро примет меры!

Два дня спустя в бухту прискакал конный полицейский и остановился возле рыбачьих хижин на берегу узкого залива. Коркери стоял у дверей своей лачуги и видел, как полицейский заговорил со стариком Скотти, который, склонившись над сетями, ловко орудовал длинной деревянной иглой. Тот, разумеется, постарался прикинуться, будто ничего не знает, и еле цедил слова. Верховой отъехал и начал заглядывать во дворы, где были сложены бревна. Однако большая их часть была прикрыта. Верховой остановился и задумчиво почесал в затылке. В это время с залива начали возвращаться другие рыбаки, и после расспросов и споров брезент, который скрывал остальные бревна, был наконец неохотно сдернут.

Коркери едва сдерживал радость, наблюдая, как полицейский вытаскивает записную книжку и что‑то в ней записывает.

«Попались! — чуть было не крикнул он. — Попались, голубчики, как кефаль в сеть! Теперь уж ни щепки не удастся вам упрятать».

Он чувствовал себя таким счастливым, словно ему удалось найти свой лес и продать его по наивысшей цене. Отщепенец в нем торжествовал. Пусть они не воображают, что могут погладить его одной рукой, а другой преспокойно вырвать кость у него изо рта. Вот он в отместку и цапнул их, и здорово цапнул.

— В другой раз они меня не надуют, — сказал он Марте. — Я им показал, что умею за себя постоять. И без разговоров! Укусил в самое чувствительное место, вот и все.

Но дни шли, и радость отмщения постепенно уступала место чувству разочарования. Бревна не увезли, их распродали на месте, и покупателями, за неимением других, оказались те же рыбаки. Весь лес пошел по цене, которая едва покрывала таможенную пошлину. Вслед за этим из отдаленных от моря городков в бухту стали съезжаться подрядчики, и в течение нескольких недель мимо лачуги Коркери с грохотом проезжали грузовики, увозившие бревна. Казалось, этим машинам не будет конца!

Никто не сказал Коркери в лицо, что он доносчик, но стоило ему подойти к кучке рыбаков, как все разговоры сейчас же смолкали. Даже лавочник и бармен и те мерили его такими взглядами, будто он не человек, а просто грязь. И ему стало гораздо труднее находить случайную работу на перевозке или рубке леса. Видно, в нем теперь никто не нуждался; руки у него были умелые, и он готов был работать даже за плату ниже профсоюзной — но работы для него не находилось. Целый день он сидел у дверей своей лачуги и смотрел на кур, роющихся среди пустых консервных банок, — ничего другого ему не оставалось. Даже рыба и та не клевала, как прежде, когда он сидел по вечерам с удочкой на скалах.

— Нужно нам уезжать отсюда, — сказала ему Марта. — Мне никогда это место не нравилось, а теперь для нас тут не жизнь. Сиди здесь хоть до второго пришествия — все одно ничего хорошего не дождешься.

В последнее время у Марты появилась боль в спине, которая постоянно схватывала ее к середине дня во время стирки. Иногда, развешивая белье позади гаража отеля, она, страдая от боли, вынуждена была плашмя ложиться на траву.

Пора, уговаривала она Мужа, снова отправиться в глубь Страны и подыскать какую‑нибудь постоянную работу на лесопильне. Теперь там уж, наверное, все беспорядки утихли…

Накануне отъезда Коркери отправился через поле к лагуне, чтобы наловить крабов; бродя у берега среди корней мангровых деревьев, он поднял голову и вдруг увидел кучу сухих веток, а под ними штабель покоробившихся досок.

Несколько минут Коркери стоял, словно пригвожденный к месту, сердце его бешено билось. Неужели это его лес? Да, вот он кривой эвкалипт — это то самое место, где причалил его плот. И обтрепанные веревки, которыми он связал доски, валяются рядом, там, где он их в тот раз бросил!

Шатаясь, он подошел к штабелю и сел; его налитые кровью глаза словно застлало туманом, а в желудке ощущалась какая‑то пустота. Шагах в ста позади виднелся другой клонившийся к земле эвкалипт, которого он, видимо, не заметил, когда тащил плот; именно об этом дереве и говорили рыбаки. К нему он тогда ночью и подъехал на своем грузовике, ориентируясь по следам, оставленным колесами чужих машин. Кой черт надоумил его решить, будто его надули, — что тут было виной, выпивка или скверный характер?

Нечего сказать, в хорошее положеньице он теперь попал!

На черта нужны ему теперь эти доски, никогда он уже не сможет ими воспользоваться!

Но не эта мысль терзала его, пока он сидел, уныло глядя на бурлящую воду. Его томило ощущение гораздо большей утраты. День, когда ему привалило счастье, когда он работал вместе с другими, перетаскивая лес, чтобы сплавить его по заливу, — этот день казался ему теперь лучшим днем его жизни! Он словно весь сиял каким‑то радужным светом, выделяясь среди множества других дней.