33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере - [67]

Шаги превращались в какие-то шажки, которыми мы семенили по обледенелым тротуарам. Мы соскальзывали друг на друга, сталкивались, поддерживали друг друга, снова поскальзывались, семеня дальше, и, балансируя, пытались удержать равновесие, невольно вскидывая вверх руки с сумками. Только когда раскуроченные дождевые трубы выплевывали на тротуар куски льда, похожие на обсосанные леденцы, мы вновь обретали свою собственную походку.

Свет с безоблачного неба выбрал желтую стену дома. А мы уже даже и не ждали солнца. Синева небес соответствовала необъятности проспектов. Дома и дворцы обнаружили свои краски и пропорции. Статуи выступили вперед. Из подворотен и подъездов поползли запахи. День обрел утро и вечер.

Река задвигалась. Зеленая вода устремилась в сосуды города. Льдины, светлые, как обнаженные тела, проносились под мостами, на которых со стороны, обращенной к морю, гирляндами висели люди. Удильщики без ругани протискивались вперед, работая плечами и локтями. Другие вместе тянули сеть, как матросы выбирают якорь. Пахло маслом и свежим огурцом.

Прошло время, прежде чем мы заметили, что пальто нам больше не нужны. Ребенок положил ладонь на асфальт и погладил шершавую спину гиганта. Ветер из метро как-то сразу стал холоднее, чем воздух вокруг станции, наполненный чайками, голубями и мухами.

Повеселев, мы закатали рукава. Теплынь обволакивала камни и плечи, запутывалась в листьях и волосах. Мы могли ее потрогать.

По вечерам тени взбирались по стенам вверх, как вьющиеся растения, пока не опадали, чтобы, прошествовав по соседним домам, снова вынырнуть из сумерек. Ночи не стало. На мостах солнце и после одиннадцати еще слепило, растекалось на северном горизонте белым светом и вскоре обвивало тишину розовыми перстами Эос. Кто видел ее, лишался сна. А когда било два и улицу вздымало в небо, нас, стоящих, уносило в полет, возносило над оседающей пылью, пока фонари не застывали под нами и мы не касались руками их верхушек. Только около полшестого утра я обнаруживал, что средь бела дня стою один на просторном Невском.

«К ТОМУ ЖЕ Михаил Сергеевич из тех мужчин, которые всегда покупают цветы! — сказала Полина и мельком взглянула на меня. — Он даже пауков никогда не убивал!»

«А Мони, конечно, тоже была в курсе? — спросил Грамбахер, кивнув мне, и отодвинул стул рядом с собой. — Идите к нам, Мартенс!»

Полина притронулась губами к зеленой ликерной рюмочке, которую она держала двумя пальчиками. Кончики ее красных ногтей на миг сомкнулись. Я сел.

«А где он теперь?» — спросил Грамбахер, все еще держась за спинку моего стула.

«Он скрывается, в Иркутске. У него там много знакомых».

«Ну и ну! — засмеялся Грамбахер, будто наконец узнал, что хотел. — Историйка, скажу я вам!» — обернулся он ко мне, не отпуская моего стула.

«Ведьма!» — прошипела Полина и прижала рюмку к губам. Она глядела в окно.

«В Иркутск, ха-ха, в Сибирь, да кто тебе поверит!» — Грамбахер показывал большим пальцем правой руки куда-то назад, как будто Михаил Сергеевич стоял у него за плечом. Сигарета между средним и указательным пальцами еще не была прикурена.

«Миша — хороший человек. — Полина искала его взгляд. — А она ведьма!»

«Ха-ха-ха, ну и ну! — рычал Грамбахер, на которого внезапно напал такой смех, что он отпустил мой стул, сжал в кулаке зажигалку и, подавшись всем корпусом вперед, дважды стукнулся о край стола. — Просто сдуреть, какая история! — Другой рукой он потирал лоб. — Такая бредятина!»

«По-про-шу», — скандируя, сказала Полина.

«О, пардон!» — извинился он и с зажигалкой в руке перегнулся через стол.

Пока я заказывал, веселье Грамбахера улетучилось и ничто о нем уже не напоминало, кроме его красного лица. Упершись обоими локтями в стол, как Полина, он прикурил сигарету и молчал.

Я познакомился с ним два месяца тому назад и написал статью о его авиакомпании. Там было много о выборе, который он сделал в пользу России, о его любви к Петербургу и о разнообразном сервисе фирмы, который для каждого иностранца является предвкушением Германии, так сказать Germany en miniature. Я писал о великодушном поощрении искусств его фирмой, о его, Грамбахера, личном участии в судьбе больных раком детей в Петербурге и тому подобном. Конечно, в этой статье должна была фигурировать и Полина, потому что авиакомпания создавала рабочие места и на Полину с ее прекрасным знанием немецкого языка — ее отец, подполковник, служил в районе Наумбурга — иногда ложилась вся работа в офисе. Она могла бы рассказать по собственному опыту, что многие клиенты бывали приятно удивлены, когда узнавали, насколько все дешево у немцев, особенно если учесть их великолепный сервис. Его обеспечивали Галина, Аля и Максим Иванович. Красавица Моника, двадцатисемилетняя брюнетка из Бадена, которая обучала их спаянную и дружную команду работе на новых компьютерах, чувствовала себя в этом великолепном городе как дома благодаря сердечному отношению Полины и других коллег. Поначалу Грамбахер охотно появлялся с красивой немкой, но когда я показывал ему готовую статью, которую потом перевели на русский, он уже снова называл Монику фройляйн Хеберле. Вместо общих фотографий, которые сделал наш фотограф Антон, Грамбахер дал для опубликования свой собственный портрет, он вручил мне его в пластиковой папке и настойчиво просил вернуть.