300 спартанцев - [54]

Эфоры, выслушав доклад Леонида, выразили беспокойство по поводу фессалийцев.

— Вы решили встретить персов на подступах к Фессалии, — сказал один из них, по имени Авгий. — Это разумно, с одной стороны, но весьма опасно. До нас доходят слухи, что алевады склоняются к предательству. Фессалийцы никогда не были настоящими греками, хотя и пытаются казаться таковыми. Они говорят на том же языке, что и мы, почитают тех же богов, но их образ жизни и мыслей совершенно чужд нам. Они с радостью ожидают прихода Ксеркса и нашего позора. Берегись, как бы не получить опасного и сильного врага в тылу. К тому же Темпейский проход слишком широк, там вам не удержать позиции. Не лучше ли ждать Ксеркса у Фермопил?

— Но в таком случае мы отдаём Варвару половину Греции!

— Пусть так. Это лучше, чем иметь предателей в тылу. Впрочем, ты назначен главным стратегом объединённых сил Греции и потому действуй по обстоятельствам. Но постарайся хорошо продумать оборону, чтобы принять правильное решение. Что касается нашего мнения, ты его знаешь, нужно закрепиться у Фермопил и там удерживать Варвара, пока ему не надоест кормить свои многочисленные полчища.

Отряд в десять тысяч гоплитов — в основном спартанцев и афинян — двигался из Ахеи в направлении Фессалии. Афинянами командовал Фемистокл, над отрядом спартанцев Леонид поставил полемархом Евенета, сына Карена. Леониду принадлежало общее руководство над всеми силами греков.

Они прибыли на кораблях в ахайскую гавань Алое, оставили здесь свои корабли и дальше стали двигаться пешком. Они шли в сторону Фессалии, вдоль берега моря. С протяжным жалобным криком над их головами носились чайки, будто пытались остановить и предупредить о чём-то. Одна из чаек пролетела так близко, что задела крылом лоб спартанского царя.

Терпкий запах моря, с шумом выплёскивающего бледные волны на песок и ракушечник, опьянил его. Леонид любил море. Не так, как Фемистокл, для которого море было политикой, ареной борьбы. Сам Леонид никогда не командовал флотом и не стремился к этому. Плавать ему не нравилось. Он предпочитал ходить по суше. Здесь он чувствовал себя более уверенно, чем на зыбкой поверхности волн, своенравных и непредсказуемых.

Он любил смотреть на море. Если бы он мог себе это позволить, то, наверно, смотрел бы часами вдаль, за черту горизонта, слушая плеск волны и крики чаек, наблюдая, как волны одна за другой вползают на песок, чтобы вновь отхлынуть. Это повторяющееся движение завораживало его. Иногда им удавалось вдвоём с Горго уезжать в его имение на побережье. Он любил молчать вместе с ней на берегу, когда они спускались вдвоём в живописную маленькую бухточку, откуда, по рассказам стариков, Парис увёз из Лакедемона прекрасную Елену. Там никогда не было скучно. Море такое разное и так внезапно меняется. У них на юге оно было ослепительно синим, ярко и радостно сияло на солнце. Здесь на севере вода была непривычно бледной. Двигаясь вдоль берега вместе с усталыми солдатами, он мысленно переносился в родную бухту, в плеске волны ему слышался смех любимой, серо-зелёные волны напоминали её глаза. Он явственно представил, как она сидит вместе с Плистархом и служанками в их бухте и тоже смотрит на волны.

— Леонид!

Он вздрогнул от неожиданности — так далеко от реальности унесли его мечты.

— Люди устали, им нужен отдых, прикажи устроить привал.

Это говорил Мегистий. Леонид посмотрел на него невидящим взглядом, мысли его всё ещё были далеко.

— Прикажи устроить привал, — терпеливо, но настойчиво повторил Мегистий.

— Да? — Леонид наконец очнулся. — Это ты, Мегистий? Привал? Да, пора. Скоро начнёт смеркаться.

Он велел флейтистам дать сигнал располагаться на отдых. Колонна вздрогнула и внезапно рассыпалась на части. Как в огромном муравейнике, закипела жизнь. Раскинулись палатки, взвились костры, на вертелах поджаривались туши быков и козлов, над котлами поднимался ароматный пар. Оживлённые лица солдат, довольных отдыхом и сытным ужином после целого дня трудов. Солдаты отпускали весёлые шутки, все были в каком-то странно приподнятом настроении, как будто бы они вышли на прогулку.

Леонид после ужина сидел у костра возле своей палатки. Рядом с ним был преданный Мегистий, с которым он мог разделить свои тревоги.

Они молча смотрели на языки пламени. Темнота ещё не сгустилась достаточно, чтобы поглотить землю. Впереди справа высилась громада Олимпа. Весь день она преследовала их, то скрываясь за ворохом облаков, то снова выглядывая, будто разведчик, наблюдая за их передвижениями.

— Мегистий, — сказал Леонид, — а ты веришь, что там, — он кивнул в сторону Олимпа, — живут наши боги?

— Ты задаёшь мне трудные вопросы. Олимп ведь, как мне кажется, не географическая конкретная точка, Олимп — это образ или символ, если хочешь. Кто и почему назвал наших богов олимпийцами, кто придумал, что они обитают на вершине этого великана? Никто этого не знает. Думаю, пастухи, гоняющие коз на склонах Олимпа, забирающиеся порой к самым его вершинам, даже не задумываются об этом. Если бы ты сказал им, что там находятся чертоги Зевса, в которых он пирует в компании бессмертных своих подданных, они бы очень изумились.