2x2=мечта - [37]

И вот однажды вечером, когда они сидели рядом на мостках и молчали, Людка выдавила из себя:

— Марек, если ты хочешь меня поцеловать, я тебе позволяю.

Эту фразу она перед тем повторяла про себя сто раз, чтобы в решающий момент не заикнуться и не поперхнуться.

— Хочу, — сказал Марек, и стало так тихо, будто вот-вот должно было случиться что-то страшное.

Он наклонился к ней и коснулся ее щеки. Потрясенная этой тишиной и ожиданием, Людка закрыла глаза — и вдруг судорожно разрыдалась. Марек руками вытирал ее заплаканное лицо и тихо повторял:

— Не плачь, Людка, пожалуйста, не плачь.

А когда Людка посмотрела на него, она увидела, что и его глаза полны слез. Теперь она коснулась пальцами его щеки, и больше они не разговаривали. Он только снял с себя свитер и накинул ей на плечи.

Вопрос о названии лодки обсуждался целый месяц, и в конце концов решили, что не надо ничего личного, а лучше что-нибудь патриотическое. Про себя они и так знают, а тут всему миру станет известно, что двое молодых (читай: и смелых) поляков отправляются… Ну, там будет видно, куда отправляются и с какой целью.

Но как же все-таки назвать лодку? «Тодеуш Костюшко» приелся. Фредерик Шопен и без них достаточно известен. Про романтического генерала Сверчевского даже Хемингуэй писал. Великие и мудрые польские короли один за другим сходят со стапелей Гданьской верфи, а теми, что помельче, и хвастаться не стоит. Коперник тоже в рекламе не нуждается. Вот заковыка!

Ладно, когда организуется экспедиция, за названием дело не станет.

Марек был выше Людки сантиметров на десять — пятнадцать, а главное, старше почти на год. Оказывается, он в детстве долго болел и восемь месяцев не ходил в школу. Тяжелое осложнение после ангины, он даже в больнице лежал, но потом поправился, и с возрастом все прошло. Когда они разговаривали, по всему было сразу видно, что он старше и умнее ее. Людка даже пришла к выводу, что он не просто умный, а очень умный и ему действительно лучше заниматься электроникой — больше шансов получить Нобелевскую премию. Археологам ее дают редко, а может, и вовсе не дают. Вот здорово было бы: поэт Реймонт, писатель Сенкевич, Кюри-Склодовская дважды и Марек Корчиковский. А Людмила Бальвик? Ну, тут еще бабушка надвое сказала! Людмила Бальвик перешла уже в десятый класс, а до сих пор не знает, что именно будет исследовать. Конечно, когда она накопит побольше знаний по биологии, то в конце концов непременно наткнется на что-нибудь неизученное, недосказанное, туманное — вот это и будет ее путь. Может, она увидит чудовище озера Лох-Несс, изучит его и опишет. Или вот — промелькнуло где-то упоминание о внеземном хлорофилле… Или вдруг она обнаружит уголок затерянного мира, как у Конан-Дойля. Удивительные растения, вымершие животные. Или году этак в тысяча девятьсот восьмидесятом она в качество, скажем, одного из двух биологов полетит с международной научной экспедицией на Луну, и весь экипаж получит коллективную Нобелевскую премию… Все эти планы ничуть не казались ей смешными. Каждый когда-то начинал с нуля. У Ван-Гога, например, вначале было одно лишь пустое полотно, а у Эйнштейна тетрадь в клеточку — а потом вон что получилось!

Они гуляли с Мареком по лесу, иногда садились под деревом, и Людка опиралась головой о его плечо, так что рубчики его вельветовой куртки отпечатывались у нее на щеке, а Марек клал руку ей на плечи, и в такие минуты ей казалось, нет, она была уверена, что они думают об одном и том же. О том огромном, неизвестном, что ждет их впереди — и о себе, какими они в нем будут, в этом будущем.

Того опыта с поцелуем они не возобновляли. Людка думала, что Марек боится, как бы она снова не разревелась. Оказывается, нет. Однажды вечером, когда моросил дождик и они сидели, накрывшись плащ-палаткой, он сказал:

— Ты хорошо сделала, что мне тогда сказала. Мы, ребята, всегда оказываемся в дурацком положении.

— Почему?

— Когда парень ходит с девчонкой и хочет ее поцеловать, то девчонка может подумать, что он только ради этого с ней и ходит. А если он ходит и не пытается ее поцеловать, девчонка может подумать — вот размазня, олух царя небесного. Сама видишь.

— Вообще-то это верно. Хотя для некоторых это не проблема.

— Это ведь не футбол — взял любую консервную банку и отрабатывай удары. С этим так нельзя.

— Да.

— Других не уваляешь, так уважай хоть самого себя, — рассуждал Марек, а Людка чуть не лопалась от гордости, что он у нее такой высоконравственный.

И ей казалось, что без Марека она была чем-то вроде ветряка без крыльев, который торчит посреди поля неизвестно зачем, нелепый и никому не нужный. Так, украшение, да и то сомнительное. А когда Марек наконец поцеловал ее, она прижалась лбом к его плечу, и оба долго молчали. То, что с ними сейчас происходило, было прекрасно. Людка хотела рассказать Мареку, о чем думала когда-то в Риге. Но пока еще не находила нужных слов.

Ее мало волновали всякие пари, которые заключали насчет них в лагере. «А я вам говорю, что они могут протянуть вот так до конца школы». — «Да нет, где там! У них все одни разговоры, долго не протянут». — «А может, и протянут. Корчиковский ведь у нас стайер». — «Давай спорить!» — «Давай. На сколько?» — «На сотню». — «Идет!» Людка пропускала все это мимо ушей, да и Марек не вызывал никого на дуэль. Жизнь в лагере сливалась для них в один сплошной солнечный день, принося все новые темы для разговоров, для смеха и размышлений вдвоем.