2x2=мечта - [16]
— Нет, у него есть Луи Прима. И Нат Книг Кол.
— Покойник.
— Да. Жаль человека.
— А ты пойдешь на вечер?
— Нет.
— Почему?
— Не хочется.
Людка сказала и сама удивилась, с чего это она вдруг решила не ходить на вечер. Впрочем, она же не говорила раньше, что пойдет. Значит, все в порядке. Все равно ведь рано или поздно этот вопрос решить надо. Вот она и решила — в эту минуту. Хотя очень любит танцевать. Все, что угодно, — на худой конец, даже краковяк. Превосходно себя чувствуешь, когда потанцуешь эдак часика четыре. А вот на этот вечер она не пойдет. Просто-напросто не хочется. Хорошо бы, Ядзька разочаровалась в Корчиковском. Такая стоящая девчонка. И вдруг совершенно неожиданно, и одну секунду Людка пришла к мысли, что, собственно говоря, нет никакого смысла скрывать от Ядзьки про Того Человека и про то, что она тоже вроде бы и даже наверняка…
— Знаешь, и я тоже. Я тоже влюблена.
Наконец-то она произнесла это вслух, и сразу же Тот Человек и вся эта история обрели совершенно реальные черты.
Ядзька с удивлением уставилась на Людку.
— И ты-ы? В кого?
— Да там в одного.
— Ясно, что в одного. В двоих сразу нельзя влюбиться.
— Можно.
— Но ври. Нельзя.
— Ну да, если человек обыкновенный — такой, который рядом, тогда, понятное дело, нельзя.
— Сказала тоже! А этот твой «один», что ли, не обыкновенный?
— Конечно, нет.
— А шансы у тебя есть? Кто он такой? Как его зовут?
— Не знаю. Послушай, Ядзя… А не могла бы ты зайти к нему за макулатурой? Я тебе покажу, где он живет. Понимаешь, я его знаю только так, с виду.
— Чудачка ты. Людка. Я бы не смогла влюбиться в незнакомого.
— Я его достаточно хорошо знаю. Ну как, пойдешь за макулатурой?
— Пойду. А что я там должна говорить?
— Ничего. «Здравствуйте, нет ли у нас старых газет, мы собираем для школы… или еще какой бумаги». Прорвись в квартиру и погляди, как он живет. Красиво ли там у него, и вообще, что там есть. Может, какие-нибудь карты, старые книги, осмотрись хорошенько.
— Когда же мне идти? Прямо сейчас?
— Нет, я еще окончательно не решила. Я тебе тогда просигналю. Только обдумаю все хорошенько. Ну, мне пора домой, дел полно. Ты на трамвае?
— Нет, пешком. В часы «пик» я всегда пешком. Начнешь проталкиваться, обязательно кто-нибудь подымет крик, почему толкаешься, и повиснешь на подножке — кричат, зачем висишь. Ну ничего, на старости лет я отыграюсь.
Людка уже почти не слушала Ядзю. Она позволила ей уйти, так ничего и не сказав в утешение, ничего не посоветовав — даже слов ободряющих найти не сумела! А она ведь прекрасно понимала, что за излияниями Ядзи, обычно немногословной, скрывалось глубокое смятение. Да, влюбиться в Марека Корчиковского — радости мало, это уж точно. А пока что Людка все стояла перед памятником Нике, и было у нее, непонятно почему, такое ощущение в горле, как будто там застряла абрикосовая косточка.
8
Когда у Людки что-нибудь не ладилось, не клеилось, когда ей было плохо, она бралась за «Кон-Тики». Открыв наугад книжку, она перечитывала историю знаменитой экспедиции, восхищаясь смелостью ученых, отважившихся посягнуть на давным-давно признанные (и где? В знаменитых университетах!) теории, и все ее беды начинали казаться ей просто смехотворными. Так, временное помрачение ума, ДДТ, не более того.
Было воскресенье, робкое апрельское солнце заглянуло на минутку в комнату, где лежала на тахте Людка, и скрылось. Дома никого не было, родители уехали к тетке.
«Даже и воскресенье не удается поваляться всласть, — с раздражением отметила Людка. — Каждое утро встаешь в семь часов и утешаешь себя мыслью: „Ничего, скоро воскресенье“, а приходит это долгожданное воскресенье, и ноги сами выносят тебя из постели ровно в семь, словно ты — это не ты, а пожарник в отставке, услыхавший сигнал тревоги».
Лидия перебралась ни тахту в большую комнату и включила радио. До концерта по заявкам оставалось еще много времени. Людка посмотрела на фотографию Тура Хейердала и захлопнула книгу. Пожалуй, стоит заглянуть на кухню. На плите, разумеется, красовалась кастрюлька с молочной овсяной кашей, а на холодильнике стояла тарелка с ветчиной и масло. Людка разрезала пополам две булочки, помазала маслом, положила сверху ветчину. Потом, не торопясь, вылила овсянку в уборную, а в кастрюлю налила воды. Пусть отмокает. Десять месяцев в году ей приходилось есть на завтрак либо овсяную, либо манную кашу. И только после каши, когда ни на какую еду уже и смотреть не хочется, бутерброд. Овсянка! Что ж, она бы охотно ела овсянку, но только не на кухне, не за столом. «Однажды утром, когда мы сидели за завтраком, шальная волна угодила в кашу и совершенно бесплатно научила нас тому, что овсянка в значительной степени перебивает неприятный вкус морской воды». Ничего, будет и на ее улице праздник, и ей доведется попробовать овсянку с морской водой! Конечно, если б она сейчас пришла куда-нибудь (куда?) и сказала: «Извините, мне бы хотелось принять участие в кругосветном путешествии», ее непременно спросили бы: «А что вы умеете делать? В какой области?» Ну и что бы она могла ответить? Ничего. А вот когда она будет великим биологом и работы ее получат широкое признание, те же люди сами к ней прибегут. Войдут в Людкину лабораторию и, робея в присутствии знаменитости, обратятся к ней с просьбой: «Не согласитесь ли вы, пани магистр…»
