2x2=мечта - [11]

Но лучше всех в школе была пани Мареш. («Вам с нами будет нелегко. Нас, молодых, часто не понимают, вот и приходится защищаться».) Пани Мареш ужо могла выйти на пенсию, она только хотела довести их класс до аттестата зрелости. Впрочем, что значит довести? Пони Мареш никого никуда не вела, пани Мареш шествовала во главе. Была пани Мареш полная, светловолосая, энергичная, и хотя никогда не носила ни шерстяных гольфов, ни кедов, ни спортивной сумки на плече, что-то в ее облике неуловимо напоминало руководителя туристской группы в Высоких Татрах. Не спеша, ритмично, размеренно, спокойно, тверже шаг, вдох, выдох…

Когда ребята впервые увидали ее васильковую шапочку с помпоном, они едва удержались от смеха, но постепенно шапочка стала неотъемлемой частью школьного и классного быта, и, когда однажды наш: Мареш явилась в меховой шубе и шляпе, все только рты разинули и даже слегка смутились. Модная дама в манто не имела ничего общего с их пани Мареш — их пани Мареш носила подбитое мехом бежевое пальтецо с рыжим лисьим воротником и вязаную шапочку василькового цвета. Похоже было, что и сама пани Мареш в этом наряде чувствовала себя неважно — она чуть ли даже не начала оправдываться: задавая им немного больше обычного, она сказала, что сразу же после уроков уезжает и что «если вы тут без меня вздумаете выкинуть какой-нибудь номер, пеняйте на себя». Но и пенсионеркой пани Мареш представить было трудно, разве что во главе колонны демонстрантов Союза пенсионеров. Транспарант в ее руке выглядел бы весьма уместно. Прозвищ ей придумывали много: и «Помпончик» и всякие другие, но прозвища получались неподходящие, смешные или глупые и как-то к ней не приставали; так она и осталась пани Мареш, и этот неожиданный вариант оказался самым оригинальным.

И пани Мареш никогда не говорила: «Кого это ты из себя корчишь, Корчиковский?»

Хотя пани Мареш относилась к ним очень хорошо, у Людки все-таки екнуло сердце, когда ей велели остаться после уроков. После получасовой задушевной беседы с пани Мареш правонарушитель чувствовал себя так, будто его полчаса било и крутило в стиральной машине. Правда, этой пытке пани Мареш подвергала их не часто, но уж если брала кого в оборот…

— Людка, ты ужасно выглядишь, — сказала пани Мареш, а у Людки камень с души свалился. — Как последняя замарашка, прости меня. Волосы сальные, воротничок грязный, ногти грязные, тапки порвались, в школу ты являешься в нечищеных сапожках, на пальто не хватает двух пуговиц. И это называется хорошенькая, милая пятнадцатилетняя девушка! Дырку в синих колготках ты заштопала красными нитками. Эмблему ты всегда носила под воротником, ну ладно, бог с вами, — мода есть мода, хоть это и глупо: эмблемы стыдиться нечего. Но теперь ты еще лучше придумала — вообще перестала ее носить. Что все это значит? У тебя неприятности? И по химии ты схватила двойку. Ну так в чем же дело? Дома что-нибудь стряслось?

— Нет-нет, пани учительница, дома у меня все в порядке. Я только… я только за… — Людка замолчала и опустила голову.

— Садись, Людка, разговор у нас, к сожалению, будет долгий. Что означает это твое «за», когда ты совершенно явно «против»?

— Да, против, — Людка селя за парту, а пани Мареш на стул напротив нее. — Я за… заявляю протест.

— Против чего же? — По круглому лицу пани Мареш скользнула тень слабой улыбки.

Людка собралась с духом и посмотрела ей прямо в глаза.

— Против порядков на земле.

— Отлично! Это и нужно! Побольше бы нам таких! Насколько знаю, в каждой школе протестует процентов восемьдесят учащихся, но не такими странными методами. Как ты выражаешь свой протест? С помощью грязного воротничка? Или забрызганных сапожек?

— А как мне еще выражать, я не знаю.

— Когда ты поймешь, как нужно выражать протест, я скажу, что ты стала взрослой. Но ты, по крайней мере, точно знаешь, против чего ты протестуешь?

— Точно. Это я знаю точно.

— Ну что ж. Это уже очень много, — вздохнула пани Мареш. — Так вот, Людка, мне бы хотелось с тобой кое о чем поговорить. Я просто своим ушам поверить не могла! Второй год я у вас классный руководитель, и всегда ты была спокойной и дисциплинированной девочкой. Значит, ты в кафе протестовала с помощью взбитых сливок?

— Да-а-а. А откуда вы знаете? Неужели Стефан рассказал? Не может быть!

— А кто это Стефан?

— Мой старший брат.

— Нет, он, конечно, ничего не рассказывал. Значит, это был твой брат… — пани Мареш достала из сумки пачку сигарет и долго мяла одну, как будто услышала что-то неожиданное и не могла найти нужных слов. — А кто же пострадал от твоего протеста?

— Этого я не могу сказать.

«Там сидела одна тетка из родительского комитета, на тарелке у нее было одно пирожное с шоколадным кремом и три с заварным. И надо же, не утерпела — немедленно полетела в школу с доносом», — подумала Людка. Руки у нее дрожали.

— Эту сцену видела одна женщина из родительского комитета. К сожалению, она была больна и только вчера сообщила в школу.

«Объелась», — подумала Людка.

— А ты целую неделю носишь это в себе… Неужели со мной не могла поделиться? Я просто обомлела, когда услыхала! И не сердись, пожалуйста, на эту женщину, это была ее обязанность. Каждый из нас поступил бы так же. Она не жаловаться пришла, поверь мне, она подумала прежде всего о тебе. Мы решили, ты запуталась в каких-то сердечных делах. Чему вполне соответствует твой рассеянно-поэтический вид… Послушай меня внимательно. Это называется хулиганской выходкой, верно?