217-я жизнь - [6]

Как только тень деревьев скрыла нас полностью, он схватил меня двумя руками за горло и стал трясти. Я не понимаю слов, но смысл его ругательств доходит и до меня нынешней:

– Я мечтал тебя задушить, я мечтал тебя мучить, варить в кипящем масле …(поток ругательств)… Зачем ты явилась на ее свадьбу?! Ты нас обесчестила, ее могли не взять… (Ругательства)… Но она красива, богата, этот брак мне дорого обошелся! Только сделай движение к ней – и я тебя задушу… (поток ругательств)

Я тряпкой болталась у него в руках, но какой-то маленький кусочек души, самый уголок, начал оттаивать: у дочери все хорошо. Ей наверняка подобрали правильного жениха, нелюбимого, как и мне. Но ведь не факт, что по любви – это лучший выбор. Хотя бы на моем примере. Мне всё хотелось спросить о сыночке, но муж оттолкнул меня на расстояние вытянутой руки и выглянул – нарядные кареты уже отъехали.

Вероятно, оскорбленный испанец понял, что я не угрожаю репутации дочери, и стал расслабляться. Теперь он держал мое совсем тонкое и слабое горло одной огромной ручищей.

– Где ты шлялась? Тебя искали всегда и всюду! Я искал тебя 10 лет, чтобы убить своими руками. Ты опозорила мой род! Я запру тебя в монастыре! Я посажу тебя в самый черный подвал своего поместья (он назвал самое дальнее моё поместье, если уж быть точной – я слышу слабый шорох своего возмущения). Я сдам тебя властям, и тебя… (не поняла, что он имел в виду, видимо, про Инквизицию говорил). И пока ты будешь там гнить, я буду смеяться!

Он был цветист, говорил теперь так громко, что голос резал мне барабанные перепонки. Муж продолжал держать меня за горло, то подтаскивая к себе, то отдергивая на длину вытянутой руки. Побелевшие от бешенства глаза, багровое, сильно постаревшее лицо, плюющийся рот – все это я вижу так близко и так отчетливо, что до меня с трудом доходит смысл его угроз. Но говорит он много, долго и сам себя заводит. Так что из каких-то совсем задних, темных дворов моей темной души поднимается злость. И страх. И отчаяние. И жгучая ненависть. Я хотела снова заставить его мучится, любым способом, каким только смогу.

С пережатым горлом говорить трудно, но я прохрипела что-то вроде:

– Лучше на костре, чем с тобой в постели!

И произнесла какое-то местное ругательство, видимо, о рогоносце.

И тут он действительно меня убил. Просто сильно зажал горло и с хрустом сломал позвонки. Умерла я быстро, поскольку умереть хотела. Но он еще долго тряс тряпочное тело, видимо, не сразу смог сообразить, что все уже кончилось. И я откуда-то сверху смотрела, как чернеют следы его пальцев на горле. Потом он опомнился, присмотрелся – и, отбросив мое тело с насыпи вниз, помчался догонять свадьбу.

Никто не опознает в этой убогой нищенке, житанилле, его великолепную жену. Просто еще одна попрошайка-цыганка.

Я рывком вернулась сюда. Это всегда похоже на выныривание из глубокой темной воды, когда ты жадно хватаешь ртом воздух:

– Ты что-то видел? – я изо всех сил терла горло и всасывала воздух со свистом.

– Нет, конечно. Только тебя, – сказал Денис самым своим роковым голосом и, как я теперь понимаю, приготовился к более близкому, скажем так, общению.

И тут я, честная душа, да еще под сильнейшим впечатлением, так прямо и вываливаю человеку в лицо:

– А я видела, как ты меня задушил… – и добавляю извиняющимся голосом:

– Правда, я сама тебя вынудила.

И продолжаю массировать горло. Ощущение его деревянных пальцев еще очень явственно, и перекошенное лицо обманутого мужа упрямо стоит перед глазами на том месте, где должна находиться голова реального Дениса.

– ЧТО-О-О? – взвизгивающим шепотом проговаривает Денис.

Вот тут я и поняла, что в кино «падающую челюсть» не придумали для эффекта, а довольно точно показывают. Потому что на каждом новом «о» лицо Дениса удлиняется и челюсть отпадает вниз как бы скачками – бах, бах, бах! И уже лежит на груди, чуть ли не отдельно от черепа, и глаза вытаращены, как у жертвы маньяка в голливудском ужастике.

Все это было бы смешно, но я-то еще не совсем здесь, я еще почти там. И меня прорвало:

– Что-что! Я сделала тебя убийцей, фактически вынудила меня задушить, – начала я резать правду-матку.

Денис еще некоторое время таращится на меня, шумно дышит прокуренным воздухом – и резко выскакивает за дверь.

Подглядывающие и подслушивающие не успели отодвинуться, так что не обошлось без возни «дайте мне пройти» и «ой, нога…». Зато потом доброжелатели еще три дня гадали на всех углах – чем же я так могла оскорбить кавалера и почему у нас все пошло не туда.

Впрочем, если вдуматься, чем я отличалась от них? Я тоже подглядывала и подслушивала. Тоже сплетничала о чужой жизни, да еще с участником процесса. И, главное, все козыри были у меня – что невидящий Денис мог мне возразить?

Поэтому еще с неделю мы занимались в основном работой и старательно избегали любых «духовных» тем. За это время креативный отдел успел справиться с кучей «висяков» и даже выиграть тендер на нового клиента.

Потом Денис все же спросил подробности – и, видимо, сделал для себя вывод, что я, девочка неумелая, молоденькая, все переврала, недопоняла или еще как-то, а