217-я жизнь - [2]

А на аудиенции в честь изобретения меня заметил этот… Пресвятая Матерь Божья! Да он же духовное лицо, типа кардинала! Вот сейчас он поднимает с пола и начинает надевать красную сутану – или как это у них называлось? Я, конечно, слышала, что тогда нравы были свободнее, но не настолько же!

Но тут она что-то говорит своему любовнику. Его надменные черты внезапно смягчаются. Как я понимаю, тогда это равнялось улыбке королевской особы.

Чем он ей так голову снес, что она сейчас все бросит и уедет с ним?

– Просто невероятная страсть! – говорит рядом мужской голос.

Я дергаюсь и «выпадаю» в настоящий мир.

О-па! Это ж надо так переборщить с воспоминаниями прошлых жизней. Я вслух, что ли, задумалась? На втором свидании с этим мальчиком – да так забыться! Сейчас он от меня ка-а-а-к побежит, включив первую космическую скорость. Будет жалко, симпатичный он, Антон этот… фамилии его не помню. Ну, мы рассуждали про прошлые жизни, но вот как бы так, вообще. О своей способности туда нырять я не распространялась, как и о том, что я видящий. [1]

– Мне тоже что-то такое кажется. Вроде я вот сижу на ограде, очень высокой, тебе помогаю забраться. Она чугунная, вся перевитая, лезть легко, но твой сундук и какие-то узлы мешают. Я сверху сижу, ты лезешь, за руку тебя хватаю и перетаскиваю, вроде как требую сундук бросить и взять только драгоценности.

Симпатичный Антон широко размахивает руками, горячо объясняет что-то и чертит носком кроссовка на пыльной земле план какой-то местности. Продолжает скороговоркой: «и жарко там ночью, спина под плащом мокрая, и руки, и ноги. И темень такая, что я даже боюсь, что это не ты, а служанку мне подсунули, чтобы опозорить».

А поскольку я в полном ступоре смотрю на своего «свеженького» кавалера и ни звука пискнуть не могу, то он даже лезет за бумагой в рюкзачок:

– У тебя ручка есть? – и азартно поднимает на меня глаза. – Я даже нарисовать могу, где нас ждут слуги.

Надо как-то реагировать, но у меня в лучших традициях студента на экзамене получается только:

– А ты… эта!.. ну… как бы… эту… любовную сцену видел?

Пока я давлюсь словами, мозг наконец-то включается и начинает просчитывать ситуацию:

не может быть, чтобы он

То есть как он-то может это видеть? Я вижу, потому что это моя прошлая жизнь, с недавних пор на меня это стало накатывать. А он видит, потому что… что?

– Не, – с огромным, плохо скрываемым сожалением мотает челкой Вьюноша (манеры у него такие – вьется и льнет, ласковый теленок, не иначе).

Ничем он не похож на того кардинала. Ни того мощного великолепия, ни привычки к поклонению.

– Ты что, видишь прошлые жизни? – мне-то теперь терять нечего!

– Не вижу. Просто сейчас что-то такое ощущается. Как тени мелькают, и будто бы знаю, что происходит.

Так азартно мы начинаем собирать кусочки той жизни и той сценки.

И пока мы их собираем, мое отношение к этому поклоннику, который раньше в мой шорт-лист не входил, меняется радикально…

Они все-таки убежали вдвоем.

Их предали анафеме, объявили огромную награду за головы. Ее лишили титулов, прав на детей и всех гражданских прав. Не говоря уже о том, что Инквизиция (кстати, это слово, оказывается, означает «розыск») ликовала. Ведьма и совратительница духовного лица! Какой процесс можно сочинить! Покушение на корону!

С ним обошлись спокойнее, лишь бы вернулся и не раздражал короля.

Они куда-то уехали, и пока хватало средств, были вполне счастливы.

Затем на последние деньги они купили мулов и какой-то убогий фургон. И стали чем-то вроде… бродячих актеров? Аристократы по рождению? Циркачами? Чушь какая! А может быть, они хотели так миновать границу? Я вижу множество картинок – их целая труппа. Человек шесть и еще наш сын. Босые, потрепанные, в пестрой развалюхе-телеге мы всё едем по полному бездорожью, по голым полям, по разоренным поселениям. Всегда едем. Какой-то выцветший балаганчик, одна передвижная комнатка на всех. Там и скарб, и еда, и костюмы – и все наши жизни.

Он играл на скрипке, я танцевала – или, точнее, была чем-то вроде акробатки на грязных рыночных площадях мелких городков. Вонючая толпа, которая нас презирает, показывает пальцами и иногда бросает мелкие монетки. То неурожай, то засуха, то война, то падеж скота. У крестьян самих часто ничего не было, не то что каких-то бродяг кормить.

Спрятаться лучше они просто не могли, кто станет подозревать цыган, житанос, бездельников. Самое презираемое сословие.

Очень трудная жизнь, но…

В голове у меня стучало: если я была с ним счастлива, то…

Если я была с ним настолько счастлива даже в кибитке…

Если десять лет показались мне одним днем…

Если десять лет мы прожили так дружно, как, наверное, могут жить только близнецы…

Выводы напрашивались сами собой.

Что думал Антон, я решила не уточнять. И так по его хитрой ухмылке понятно, что он пережевывал мысли типа «теперь ты от меня никуда не денешься». И вот этим-то он и похож на того прежнего возлюбленного. Не просто властность, а мягкая, обволакивающая властность. Сладкая, из которой мухе выбираться не захочется.

А я девушка свободолюбивая, это ему все эти сомнительные истории хочется видеть как гарантии будущего обладания моим тельцем. Мне от них так страшно, что спинной мозг замерзает. И в то же время – жарко и сладко. Антону-то проще, он же эротических сцен не попробовал. А я как буду жить, вспоминая о том, что в этой жизни с нами может быть. Или могло бы быть.