— Хорошая куртка. Проходи.
У Ивана Михайловича на пиджаке было четыре медали, одна из них “Ветеран труда”, и орден Отечественной Войны — не боевой: из тех, что давали всем участниками войны к сорокалетию Победы. Войдя в комнату, Иван Михайлович остановился перед портретом Сталина и, дождавшись, когда вернется зашедший с Нюриным пакетом на кухню Петр Васильевич, выставил живот и громко сказал:
— С днем рождения, товарищ Сталин!
Петр Васильевич немного постоял рядом с ним — и снял фуражку.
— Ну, Ванюша, давай к столу.
Старики сели: Петр Васильевич — лицом к Сталину, Иван Михайлович — боком.
— Вот, Ваня, — сказал Петр Васильевич, берясь за бутылку; у него была сухая, бледная, усыпанная старческой гречкой рука; руки Ивана Михайловича были красны и толсты. — Видишь, какую водку выпустили? “Нарком”! Пробовал такую?
Иван Михайлович кивнул.
— Хорошая водка.
— Помнят, значит… — Петр Васильевич с усилием стронул крышку и медленно наполнил до краев обе рюмки. Иван Михайлович помаргивая смотрел, как он наливает. Петр Васильевич взял свою рюмку и боком, опершись свободной рукой о колено, встал. Встал и Иван Михайлович. Петр Васильевич помолчал — и сказал:
— За здоровье — Верховного — Главнокомандующего.
Они осторожно, негромко чокнулись. Петр Васильевич пил медленно, припав к самому краешку рюмки бесцветными, исчезающими губами и неотрывно глядя на Сталина. Иван Михайлович выпил рюмку зажмурясь, глотком. В комнате стоял полумрак; за окном на ветру роились маленькие сухие снежинки. Петр Васильевич, а за ним и Иван Михайлович сели и потянулись к закускам.
— Бери селедку, Ваня.
— Угу…
Петр Васильевич закусывал мало и неторопливо. Иван Михайлович тоже не спешил, но видимо сдерживался. Тишину нарушало только постукиванье вилок о тарелки и хруст огурцов.
— Давай повторим, Ванюша.
Петр Васильевич тронулся рукою к бутылке, но Иван Михайлович его опередил и разлил сам. Поднялись они одновременно: Иван Михайлович вставал быстрее, но старался не перегнать — помедлил на полпути.
— Ну, Ваня…
— За победу, Петр Васильич.
— Да, за победу, — сказал Петр Васильевич и слабо тряхнул головой. — За десять сталинских ударов, Иван!
Выпили. Иван Михайлович прикрякнул и взялся за колбасу.
— Ешь, ешь, — чуть улыбнувшись, сказал Петр Васильевич. — Ты еще молодой, тебе надо есть… Надо жить, Иван, — Петр Васильевич посмотрел на Сталина — и вдруг глаза его дрогнули и голос сорвался: — Немного нас у него осталось…
Иван Михайлович расстроился и даже рассердился.
— Ну что ты такое говоришь, Петр Васильич?
— Да нет, я знаю, что ты не думаешь, я не о том. Я просто, что вот они водку выпустили, с Ворошиловым. Ты думаешь, они понимают, кто такой Ворошилов? Что такое нарком? Да в тридцать девятом, после Халхин-Гола, Ворошилов на Красной площади, во время парада, японского военного атташе за ухо трепал! Потрепал за ухо и погрозил пальцем! Вот так. А нынешние перед всем миром на брюхе ползают.
— Да, — сказал Иван Михайлович и вздохнул.
— Он и в старости был — ого-го! Помню, в сорок восьмом… отставить! — в сорок девятом году он к нам в полк приезжал. Инспекция была, по нашему округу, а наш полк был образцовым. Он с этой инспекцией и приехал — захотелось, наверное, тряхнуть стариной. Приезжают. Ну, собрался комсостав, стоим по ниточке в штабе… а Климент Ефремович оглядел нас и говорит: ну, говорит, товарищи офице-ры! — в голосе Петра Васильевича пробился металл, — а кто из вас, говорит, с утра водку пьет? Все растерялись, молчат… — Петр Васильевич усмехнулся, от глаз на виски веером побежали морщины. — А был у нас такой зампотех, Марченко… хороший мужик, боевой. “Разрешите, говорит, — товарищ Маршал Советского Союза! Я пью!” Ворошилов так поворачивается к нему… все замерли… “Ну, — говорит, — молодец! Принесите-ка нам с товарищем майором по стаканчику водки”. Принесли. Ворошилов с нашим Марченко чокнулся — и выпил. Вмах!
Иван Михайлович посмеялся. Петр Васильевич погрустнел.
— Ты представляешь, Ваня, если бы сейчас — Иосифа Виссарионовича? Да все эти чубайсы от одного его взгляда попадали бы… — Петр Васильевич посмотрел на Сталина и выпрямил ослабшую спину. — Да что взгляда, ему только голову повернуть. Сорок лет как ушел, только тогда по-настоящему перестали бояться. Оболгали страну, вождя, народ. Ни за что, мол, сажали. Что я, не знаю, кого сажали? После революции, после гражданской мало врагов осталось? К тому же весь мир был против нас, все хотели нас задушить. Мы были одни! — против всего мира. И выстояли! Одни! А кого ни за что посадили — Сталин был виноват? Сталин должен был каждое дело читать? Пока сажают, кто-то всегда будет ни за что сидеть. Или сейчас мало зазря сидят? Ну… ладно. Наливай, Иван.
Иван Михайлович разлил и первым взял рюмку.
— Теперь за тебя, Петр Васильич.
— Нечего за меня пить, — отрезал Петр Васильевич.
— Нет, ты как хочешь, а я за тебя выпью, — решительно сказал Иван Михайлович. Он уже был влажен и красен. — Ты мне жизнь спас.
— Ну, вспомнил…
— А я никогда и не забывал, Петр Васильич. Твое здоровье… ваше здоровье, товарищ подполковник! То есть… — Иван Михайлович погрустнел, и глаза его посмотрели куда-то вдаль, — …товарищ лейтенант…
