2084: Конец света - [20]

Затем незаметно наступило забвение и все рассеялось в невнятном бормотании и тишине. Религиозные обязательства, околорелигиозная деятельность и связанные с ней мероприятия оставляли слишком мало времени для раздумий и бесед, от которых попросту отказались. Не то чтобы люди опасались, что их в чем-то заподозрят, схватят или просканируют посредством V, или что на них нападут Правоверные добровольные поборники Справедливости или ополченцы-волонтеры, а то и передадут в руки полиции и правосудия, – нет, на самом деле горожане обладали подспудным недостатком: они быстро уставали от всего, что отвлекало от религиозных и околорелигиозных обязанностей и в конечном итоге неизбежно приводило к потере баллов, за чем следовало наказание Йолаха. Ати подходила такая жизнь; он не видел ничего лучшего, чем снова полностью окунуться в существование правоверного, внимательного к общей гармонии; он не чувствовал в себе ни сил, ни смелости добровольно становиться на путь неверия.

Со всей серьезностью и энергией он отдавался выполнению своей работы в мэрии и в районной мокбе, а в волонтерской службе превосходил сам себя, бросаясь от одной стройплощадки к другой, даже не успев вытереть со лба пот. Убиваться на работе – самый лучший способ, чтобы забыться и обо всем забыть, поскольку все-таки что-то еще шевелилось у Ати в голове и неотвязно преследовало его. Даже умирая от усталости, он никак не мог уснуть и потому как можно дольше просиживал вечерами на занятиях в мокбе, что невероятно льстило мокби, а также вторящим ему надзирателям и заклинателям. Ати пояснял, что за время пребывания в санатории серьезно отстал в науке и благочестии, поскольку, несмотря на все прилагаемые усилия, больничному священнику и его помощникам явно недоставало знаний и проникновенности и при первых же затруднениях они скатывались до сказок и магии, если не до тарабарщины и ереси. Кроме того, мешали болезнь и прочие беды; смерть косила, как на войне, а еще голод и холод; да и тоска по дому притупляла разум и не давала как следует усвоить науку благочестия.

Что касается остальных занятий, помимо работы и религии, Ати с великим тщанием избегал их. Все, что некогда доставляло ему удовольствие и услаждало, теперь вызывало отвращение: шпионить за соседями, отчитывать рассеянных прохожих, давать оплеухи детям, заставлять работать женщин, собираться в небольшие группы и слоняться по кварталу, изображая народное рвение, обеспечивать порядок во время крупных мероприятий на стадионе, раздавая удары дубинкой, ассистировать палачам-добровольцам во время публичных казней. Он не мог забыть, что в санатории пересек опасную черту: оказался виновным в крайнем безверии, мысленно совершил преступление, мечтал о бунте, свободе и новой жизни по ту сторону границы; он предчувствовал, что это безумие может однажды выйти на поверхность и наделать много бед. Ведь на самом деле даже просто сомневаться опасно, нужно двигаться прямо и всячески держаться подальше от тени, не возбуждать подозрений, потому что тогда уже ничто не остановит машину инквизиции, и оступившийся сам не заметит, как окажется на стадионе в окружении сообщников, которых выявят всех до последнего.

Те действия, которые некогда Ати умел исполнять совершенно естественно, теперь дорого ему давались и причиняли боль. Он разучился кричать: «Йолах велик!» или «Слава Йолаху и Аби, его Посланцу!» и выглядеть при этом искренним; вместе с тем его вера была непоколебима, он умел взвешивать за и против, различать добро и зло согласно правильному вероисповеданию, но, увы, ему чего-то не хватало для полной праведности – эмоций, быть может, изумления, выразительности или лицемерия, да того необычайного ханжества, без которого вера не способна существовать.

Разум Ати отвергал не столько религию, сколько подавление ею человека. Он уже не припоминал, какое направление мысли привело его к убеждению, что человек существует и познает себя лишь в бунте и посредством бунта, и что этот самый бунт не может быть истинным, если не обратится в первую очередь против религии и воинства ее служителей. Он даже склонялся к тому, что, возможно, алчет не истины, будь она божественная или человеческая, священная или мирская, но что его мечта, слишком великая для постижения во всем ее безумстве, состоит в том, чтобы обрести человечество и обитать в нем, точно монарх у себя во дворце.

Со временем пришло успокоение, и Ати действительно вернулся к идеальной рутине. Он превратился наконец в такого же верующего, как прочие, и перестал бояться опасности. Он снова почувствовал радость жить сегодняшним днем, без мыслей о дне завтрашнем, и счастье верить, не задавая вопросов. В закрытом мире, из которого нет ни единого выхода, бунт невозможен. Истинная вера заключается в самозабвении и покорности, Йолах всемогущ, и Аби непогрешимый пастырь всего стада.

Когда однажды утром Ати узнал, что на следующий день для проведения ежемесячной проверки персонала в мэрию прибудет комиссия Нразда, или Нравственного здоровья, и что он, как и все остальные, вызван для Аттестации, он отнесся к этому событию с облегчением и пониманием всей его важности. Он действительно чувствовал себя вновь вовлеченным в коллектив верующих. До сих пор его держали на некотором расстоянии, освобождали от исповедей и демонстрации набожности – считалось, что в его состоянии выздоровления он еще не полностью владел собой, мог пока стать добычей какого-нибудь психоза и, сам того не желая, обидеть Бога и его представителей. По возвращении из санатория Ати рассчитывал, что, дождавшись полного выздоровления, его прослушают в районной