2 миллиона километров до любви - [26]

Дело было так. Я шел на очень раннюю медитацию. Храм был слабо освещен — мерцающие масляные светильники стояли по углам. Почему-то я решил, что стоит включить карманный фонарик. В его свете на полу в метре от себя я увидел направляющегося прямо ко мне ленточного крайта (называемого также бунгаром). Это одна из самых ядовитых змей среди всех гадов, что водятся в этой части планеты. Потом стало ясно, что это была мать с двумя детенышами. Такие особи бывают еще более агрессивными. Не включи я фонарик, она бы юркнула мне под ноги и укусила при любом моем движении, которое сочла бы угрозой для себя. Через пять-десять минут после этого я был бы мертв. В тот момент я наплевал на все монастырские правила, отпрыгнул и громко закричал. Остальные монахи тоже вытащили фонарики. Им удалось загнать мать и малышей в металлический ящик. Потом их выпустили в лес. Впоследствии один святой человек, очень уважаемый мною, сказал, что это был один из тех моментов, когда Мария, Божья Матерь, уберегла меня от смерти.

Несмотря на все тяготы монастырской жизни, я серьезно относился ко всем заданиям, которые надо было выполнять. Вскоре я научился погружаться в глубокую пустоту, отрешаясь от всех мыслей и чувств. Ни разбираться в них, ни анализировать их я не собирался. Но какая-то часть моей души все же подвергала сомнению то, что происходит. С какой целью я культивирую в себе это ощущение опустошенности? Отказываясь от любой двойственности, буддизм отрицал также многое из того, что казалось мне необходимым. Разве можно испытывать радость, если сознательно перестаешь делать различие между нею и печалью? Как можно любить, никак не противопоставляя любовь и ненависть? Поэтому мне не удалось достичь даже ближайшей цели — уйти от повседневных страданий.

Меня угнетала мысль, что я стремлюсь свести ценность всего и всех к нулю. Получается, что вокруг меня живут лишь иллюзорные существа. К тому же меня озадачивало, что уничтожение различий между добром и злом грозило привести к полной нравственной безответственности. Получается, какой бы выбор человек ни сделал — ничего не изменится, и последствия его действий не так важны.

Чем больше я проникал в тайны буддийских духовных практик, тем сильнее ощущал, что в них живет нездоровый нигилизм. «Нет, в этом нет истины», — в итоге сказал я себе и решил уйти из монастыря и продолжить поиски в другом месте. Я стал делать вылазки в другие обители и чаще бывал в Бангкоке, пытаясь понять, смогу ли применить в мирской жизни то, чему научился во времена отшельничества.

Все это вызвало недовольство у окружавших меня монахов. Они злились, отпускали насмешливые замечания и колкости в мой адрес. Но это лишь прибавило силы моему разочарованию.

Куда же делась мудрость и сдержанность, которые они так старательно взращивали в себе?

Мне все чаще думалось, что в этой общине никто никого не любит. Любовь существует лишь в богословских теориях. И тогда монастырь показался мне концлагерем. Однажды я выбрался за территорию общины, для чего перелез через стену (через ворота можно было пройти, предварительно получив разрешение), и после недолгой прогулки увидел, как отец из соседней деревни жестоко избивает своих сыновей — мальчиков лет десяти-двенадцати. Все разговоры о сдержанности и милосердии кончались за монастырской оградой.

И я подумал: «Довольно с меня буддийских добродетелей. Пора возвращаться к реальности».

Глава 6. Возвращение к «реальности»

Как был — с обритой головой и в монашеской робе — я сбежал в Бангкок. Город находился в шестистах километрах от монастыря. Я не знал точно, когда вернусь в общину и вернусь ли вообще. В столице я переходил от одного городского монастыря к другому. Их было несчетное множество. Во время этого своеобразного «отпуска» со мной происходили разные интересные истории. Вот одна из них. Однажды я пришел в монастырскую библиотеку, чтобы посмотреть кое-какие древние книги. Вообще-то чтение считалось неподобающим занятием для монаха, но в этой библиотеке хранились старинные и авторитетные манускрипты, так сказать, культурное достояние нации, поэтому к ней относились с уважением.

Я сидел и перелистывал пожелтевшие страницы, когда в зал вошел монах Сантачитто, с которым мы дружили, и устроился на полу рядом со мной. Мы заговорили об астрологии.

— Кстати, Клаус, а кто ты по знаку зодиака?

— Телец, — ответил я.

— Ого! Сейчас как раз месяц Тельца. — Он поднял бровь и уточнил, в какой день я родился.

Я давно уже не вспоминал о такой мирской и суетной вещи, как день рождения. После секундного раздумья я сказал:

— Пятнадцатого мая.

Выяснилось, что сегодня — четырнадцатое. Мой друг с интересом посмотрел на меня.

— Я хочу предложить тебе отметить день рождения очень необычным образом, — заявил Сантачитто. — Но ты, конечно, можешь отказаться. Я не буду на тебя давить.

«В жизни должно быть место риску» — таков мой девиз, и потому я велел ему продолжать.

— Я собираюсь на юг, в город, находящийся в тысяче километров отсюда. Не хочешь ли составить мне компанию? Предстоит далекое путешествие? Отлично! Мне не надо повторять дважды. Конечно, я поеду.