1977. Кошмар Чапелтауна - [48]

– Неважно. Где он сейчас?

– Дома. Спит, – отвечает Эллис.

– Тогда сейчас – самое время его разбудить, мать вашу!

Он на коленях, на полу, в углу, подняв руки, с расквашенным носом.

В моем теле нет сил.

– Ну! – орет Радкин. – Где ты был, мать твою?!

Я колотился в двери, колотил по мордам, выламывал двери, выкручивал руки.

– На работе, – кричит он.

Эллис, впечатывая кулаки в стену:

– Вранье!

Я насиловал проституток, я трахал их в задницу.

– Это правда.

– Ты, убийца…баный, говори мне, где ты был!

Я вламывался в дома, угонял машины, избивал мудаков вроде Эрика Холла.

– Я работал.

– Правду, мать твою!

Я искал проститутку.

– Работал я, работал!

Радкин поднимает его с пола, ставит стул и сажает его, кивая на дверь:

– Ты, значит, посидишь тут, бля, и поразмыслишь, где ты был сегодня в два часа ночи, мать твою, и чем занимался, понял?

Я был в «Редбеке», на полу, в слезах.

Мы стоим у входа в Брюхо, Ноубл наблюдает в глазок.

– Что он там делает, этот мудак? – спрашивает Эллис.

– Ничего, – отвечает Ноубл.

Радкин отрывает взгляд от кончика своей сигареты и спрашивает:

– Что дальше?

Ноубл отстраняется от глазка. Мы четверо стоим в кружок, как будто молимся. Он поднимает глаза к низкому потолку и смотрит не моргая, как будто пытается сдержать слезы. Потом говорит:

– Фэйрклоф – это лучшее, что у нас есть на данный момент. Боб Крейвен собирает свидетелей, Олдерман ходит по домам, Прентис разбирается со службой такси. А вы продолжайте колоть его.

Радкин кивает и тушит сигарету.

– Понятно. Значит – за работу.

Мы с Радкиным сидим за столом против Донни Фэйрклофа. Эллис стоит, прислонившись к двери.

Я наклоняюсь вперед, ставлю локти на стол:

– Значит, так, Дон. Мы все хотим как можно скорее пойти домой, правда?

Молчание, голова опущена.

– Ты ведь тоже хочешь домой? Или нет?

Кивок.

– Значит, у нас у всех одни интересы. И ты должен нам помочь, хорошо?

Голова по-прежнему опущена.

– Во сколько ты вышел вчера на работу?

Он поднимает глаза, шмыгает носом и отвечает:

– Сразу после обеда. В районе часа дня.

– И во сколько ты освободился?

– Как я уже сказал, около часа ночи.

– И что ты делал потом?

– Я поехал на вечеринку.

– Куда? На чью вечеринку?

– В Чапелтаун, на одну из тех вечеринок… Я не знаю, кто там был хозяин.

– Ты помнишь, где это было?

– Недалеко от Леопольд-стрит.

– Во сколько?

– Около половины второго.

– До?

– До полтретьего, может, до трех.

– Знакомые были?

– Да.

– Кто?

– Я не знаю, как их зовут.

Радкин смотрит на него:

– Жаль, Дональд. Очень жаль.

– А если бы ты их снова увидел, то узнал бы? – спрашиваю я.

– Да.

– Мужчины или женщины?

– Пара черных парней, пара девушек.

– Девушек?

– Таких… ну, вы знаете.

– Нет, не знаем. Поконкретнее, пожалуйста.

– Проституток.

– То есть, шлюх? – говорит Радкин.

Он кивает.

– А ты-то ходишь к шлюхам, а Донни? – спрашиваю я.

– Нет.

– Тогда откуда ты знаешь, что те девушки были проститутками?

– Я же их подвожу иногда. Они рассказывают.

– А скидки они тебе не предлагают? В обмен на дешевый проезд?

– Нет.

– Так, ясно, значит, ты был на вечеринке. И что ты там делал?

– Я немного выпил.

– Ты все время ходишь на вечеринки после работы?

– Нет, но сейчас же Юбилей.

– Ты, я смотрю, патриот, Дон, – улыбается Радкин.

– Да, я патриот.

– Тогда какого хрена ты пьешь с черномазыми и шлюхами?

– Я же сказал, я просто хотел выпить.

– Значит, ты просто сидел в уголке и потягивал пивко, так? – спрашиваю я.

– Да, так оно и было.

– А танцы-шманцы? Обжиманцы?

– Нет.

– И травку не курил?

– Нет.

– Значит, потом ты просто пошел домой?

– Да.

– И во сколько это было?

– Где-то около трех.

– А где ты живешь?

– В Падси.

– Хорошее место – Падси.

– Неплохое.

– Ты один живешь, Донни?

– Нет, с мамой.

– Это хорошо.

– Да, ничего.

– А она чутко спит, мама-то твоя?

– В смысле?

– Ну, она слышала, как ты пришел?

– Сомневаюсь.

Радкин, улыбаясь во всю морду:

– А я думал, вы спите в одной кровати.

– Да пошел ты…

– Слушай, – говорит Радкин сквозь зубы, глядя Фэйрклофу прямо в глаза. – Ты в таком дерьме, что лучше бы тебе было трахать собственную маму. Ты понял?

Фэйрклоф опускает глаза, начинает грызть ногти.

– Итак, – говорю я, – вот что у нас вырисовывается на данный момент: ты свалил с работы около часа, пошел на вечеринку на Леопольд-стрит, выпил и поехал домой в Падси в районе трех. Правильно?

– Правильно, – кивает он. – Правильно.

– Это кто говорит?

– Я.

– А еще кто?

– Любой чувак, который был на той вечеринке.

– Но при этом ты не знаешь, как этих чуваков зовут, так?

– Да вы любого спросите, они все меня опознают, я клянусь.

– Будем надеяться. Для твоего же, бля, блага.

Наверх из Брюха.

Без сна.

Один кофе.

Без снов.

Одно это:

Пиджаки на спинках стульев и сигаретный дым, серые лица, черные круги:

Олдман, Ноубл, Прентис, Олдерман, Радкин и я.

На каждой стене – имена:

Джобсон.

Берд.

Кэмпбелл.

Стрэчен.

Ричардс.

Пене.

Уоттс.

Кларк.

Джонсон.

На каждой стене – слова:

Отвертка.

Брюшная полость.

Ботинки.

Грудь.

Молоток.

Череп.

Бутылка.

Задний проход.

Нож.

На каждой стене – цифры:

1,3 дюйма.

1974.

32.

1975.

239+584.

1976.

ХЗ

1977.

3.5.

– У нас есть свидетель, этот Марк Ланкастер, который говорит, что видел белый «Форд-кортина» с черной крышей на Реджинальд-стрит сегодня, около двух часов ночи. Тачка Фэйрклофа. Без вопросов, – говорит Ноубл.