Лидс.
Воскресенье, 29 мая 1977 года.
Все начинается снова:
Когда столкнутся две семерки…
Прожигая лысую резину навстречу новому жаркому восходу, в сторону очередного старинного парка с его мертвым секретом, от Поттерс Филд до Солджерс Филд. Парки расстаются со своими мертвецами. Все начинается снова.
Воскресное утро, окна открыты, сегодня опять будет пекло, красный почтовый ящик покрыт росой, собаки лают на восходящее солнце.
Включаю радио – оно живет смертями.
Стереоэффект – машина и рация:
Двигаемся по направлению к Солджерс Филд.
Голос Ноубла из другой машины.
Эллис поворачивается ко мне и смотрит так, словно хочет сказать, что нам надо ехать побыстрее.
– Она мертва, – говорю я, зная, о чем он думает:
Утро воскресенья, значит, у НЕГО – день форы, у нас – еще целый день, у нас – еще целая жизнь. До завтрашнего утра ни в одной газете не будет ничего, кроме чертова Юбилея,[1] и никто не вспомнит про очередной субботний вечер в Чапелтауне.
Чапелтаун – моя территория в течение последних двух лет; зеленые улицы, помпезные старые дома, расчлененные на убогие маленькие квартирки, забитые матерями-одиночками, торгующими собой ради своих ублюдочных детей и мужиков, ради ублюдочных привычек.
Чапелтаун – мое дело: ОТДЕЛ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ УБИЙСТВ.
Дела, которые мы делаем, ложь, которую мы продаем, секреты, которые мы держим, молчание, которое они получают.
Я включаю сирену – отбойный молоток воскресным утром. Этот звук и мертвого поднимет.
– Всех черномазых перебудишь, – говорит Эллис. Но она-то и ухом не поведет на своей сырой от росы постели в целой миле отсюда.
Эллис улыбается так, как будто в этом – весь кайф, как будто именно на это он и повелся.
Но он еще не знает, что лежит на траве в Солджерс Филд.
А я знаю.
Я знаю.
Я тут уже бывал.
И сейчас, сейчас все начинается снова.
– Где Морис, мать его?
Я иду к ней по траве через парк Солджерс Филд. Я говорю:
– Он скоро будет.
Старший следователь-инспектор Ноубл, протеже Джорджа, прямо из-за своего нового рабочего стола на Милгарт-стрит – между мною и ею.
Я знаю, что он скрывает: она лежит под плащом, на ее бедрах стоят ботинки или туфли, трусы болтаются на одной ноге, бюстгальтер задран вверх, живот и грудь разодраны отверткой, череп пробит молотком.
Ноубл смотрит на часы.
– Ну, в общем, я берусь за это дело.
Мужик в спортивном костюме блюет у высокого дуба. Я смотрю на часы. Время – семь утра, и от травы по всему парку поднимается легкий пар.
В конце концов я говорю:
– Опять он?
Ноубл отходит в сторону.
– Сам посмотри.
– Черт, – говорит Эллис.
Мужик в спортивном костюме поднимает голову, он весь в слюнях. Я думаю о своем сыне, и у меня сводит желудок.
У обочины съезжаются машины, собираются люди.
Старший следователь-инспектор Ноубл говорит:
– На какой хрен ты включил эту чертову сирену? Сейчас сюда такая толпа сбежится.
– Потенциальные свидетели, – улыбаюсь я и наконец смотрю на нее.
На тело наброшен бежевый плащ, из-под него торчат белые ноги и руки. На плаще – темные пятна.
– Посмотри-посмотри, – говорит Ноубл Эллису.
– Не стесняйся, – добавляю я.
Младший следователь уголовного розыска Эллис медленно надевает две белые целлофановые перчатки и садится возле нее на корточки.
