1971. Восхождение - [12]

Вели меня довольно-таки мирно, даже наручники не надели. Может потому, что у них не было наручников? Не били. Только тот, что вел меня держа под правую руку, ткнул один раз кулаком в спину – ощутимо, но не критично. Неприятно, конечно. Маститого писателя ведут как какого-то гопника!

Привели меня в «пикет», что прямо на станции. Название «пикета» я не разглядел, не успел – меня впихнули внутрь, и я чуть не упал, споткнувшись о стоявший у выхода стул.

– О! Это что еще за чудо? – слегка гнусаво спросил парень с лейтенантскими погонами, сидевший за столом в углу. Стол перед ним был грязен – крошки, надкусанные куски хлеба, шкурки от кусков колбасы. А еще – перед ним стояли стакан и пустая бутылка из-под водки.

Черт, да он же в дупель пьяный! – тут же проскочила в голове мысль, и все встало на свои места. Те менты, что меня задержали тоже были нетрезвыми – неестественно блестевшие глаза, речь, пересыпанная нецензурной бранью.

Я напрягся, ожидая самого худшего. А еще – у меня возникло чувство дежавю. Было! Уже было! Нет – будет. Позже, и не на этой станции. Но такова Система. Система, которую развил Щелоков.

Кое-кто говорит, что Щелоков ничего себе не брал, ничего особого из благ не имел, и вообще был порядочным человеком. Только вот откуда в милиции, которую он возглавлял 16 (!!!) лет взялась повальная преступность, круговая порука, укрывательство преступлений сотрудников и полная безнаказанность?! Можно ничего себе не брать, но поставить дело так, что… лучше бы «брал». Но только чтобы подчиненные работали, как положено, а не грабили людей, которых должны защищать! Поднимать престиж милиции фильмами, сериалами – это, конечно, замечательно. Только вот какой милиции? ЭТОЙ?! Престиж этого пьяного мента, который не стесняется в рабочее время пить водку, и даже не скрывает своего поведения от чужих людей? Безнаказанность, вот как это называется. Абсолютная безнаказанность!

– Прошу сообщить мне причину задержания, и предъявить ваше удостоверение.

Я постарался, чтобы голос мой был как можно более холоден – может это проймет? Решат, что задержанный какая-то «шишка» и побоятся?

– Сообщаю! – радостно ухмыльнулся сопровождавший, тот, кого я уцепил за руку – ты находился в нетрезвом виде в общественном месте! А еще – напал на милиционера при исполнении! Удостоверение ему! Козел! Может еще сберкнижку показать?

– Вы его обыскали? – лейтенант довольно осклабился – а может у него нож есть! Или вообще, это какой-то шпион! Американский!

В углу комнаты захохотал сержант – такой же расхристанный, в одной расстегнутой рубашке и с форменным галстуком, висящим только на заколке:

– Американский шпион! Ну ты даешь, Вась! Шпион! Обыск шпиону!

Меня обыскали – гогоча и матерясь вытащили из внутреннего кармана бумажник. Лейтенант заглянул в него, присвистнул:

– Ух ты! Жирный клоп! Гля! Сотни две, не меньше! Не успел пропить, да? А чего в пакете? Ооо! Пирожки! И колбаска! Пацаны, обожаю пирожки!

Мой завтрашний завтрак вывалили на грязный стол, лейтенант запихал себе в рот пирожок и откусил. Потом открыл мою бутылку «Боржоми» и выдул сразу половину.

– Ааа… ништяк! У меня такой сушняк был! Ништяаак! Ну чо уставился, козел? Нельзя в нетрезвом виде в общественном месте! Штраф будет! Вот все твое лавэ на штраф и уйдет! Понял, козлина?

– Я не козлина. И я не понял – медленно, с расстановкой ответил я.

На меня накатило. В висках стучало, глаза закрывала розовая пелена. После контузии у меня бывает. Но редко. Так ненавидеть – я давно никого не ненавидел. В последний раз это были «духи», которых я увидел на взятой у пленного пленке. Там нашим парням резали головы. И резал один из тех, кто был заснят на пленке.

Мы вырезали их всех. Ножами. Никого не оставили в живых. И договорились молчать. Но потом кто-то все-таки проболтался, видать по-пьянке, и нас таскали на допрос особисты. Но бесполезно – ничего не доказали. Иначе бы могли и срок навесить – пленные же, нельзя! А им – можно?!

– Чо ты не понял?! Чо не понял?! Объясни ему, Петруха!

Тут же последовал удар в поддых. Я ожидал этого, успел сконцентрироваться и принял удар прессом. Мышцы заныли, но это лучше, чем если бы пришло по печени. По печени – это очень больно и опасно. Можно и умереть.

– Вы ответите! – вырвалось у меня, и глаза лейтенанта широко раскрылись, лицо исказилось, будто я сказал о нем какую-то гадость.

– Я отвечу?! Да ни х… я не отвечу! Козел ты душной! Щас договоришься, на рельсах потом найдут! Разрезанного поездом! И х… кто докажет! Не ты первый, не ты последний!

Лейтентант шагнул ко мне и нанес удар в пах. Вернее – хотел нанести его, но я поставил блок, ухватил его за ногу, с подшагом поднял ногу на сгибе локтя, вывел противника из равновесия, приподнял и со всего размаха воткнул шеей в пол, почти вертикально. Даже добивать было не нужно – хрустнуло, и лейтенант остался лежать на полу, мелко подергиваясь в последних судорогах уходящей жизни. Шея его неестественно повернута, а мертвые глаза смотрят куда-то в сторону, в покрытую потеками и царапинами стену.

Тишина продержалась секунду. Абсолютно автоматически я шагнул к одному из своих конвоиров, и одним движением свернул ему шею. Второго повалил ударом в переносицу. Третий бросился бежать к двери, но не успел – подножка, он падает на пол, я прыгаю на ему спину, хватаю за голову и ломаю шею. Четыре!