1968 - [28]

Ни в коем случае нельзя было скатиться от полезных требований к какой-то сомнительной революции. Листовки, составленные молодыми рабочими, которые оказались под влиянием сорбоннских леваков, были брошены в разведенные во дворе жаровни. Лантье стоял на своем: на территории Бийянкура не будет ни одного студента. Профсоюзный лидер опасался не зря: вскоре стало известно, что студенты длинной вереницей приближаются по улице Лекурб с красными знаменами и хвастливым плакатом: «Рабочие примут из слабых студенческих рук знамя борьбы с антинародным режимом». «Одна болтовня», — думал Лантье, заложив руки в карманы блузы. На деревьях и на стенах были наклеены предостережения Всеобщей конфедерации труда, обращенные к настоящим рабочим: «Не доверяйте элементам, чуждым рабочему классу». Выстроившись в ряд на плоской крыше или столпившись у решеток, рабочие с веселым любопытством поджидали студентов. Они молодцы, эти малыши, но что будет, когда они получат дипломы? Им не приходится проливать пот, чтобы прокормить и одеть себя, они поджигают машины, о которых мы мечтаем и ради которых в лучшем случае влезаем в долги. К тому же мы не понимаем их разглагольствований. И потом, они могли бы быть почище, а то все какие-то грязные, лохматые!

— Мы пришли установить с вами контакт! — сказали студенты из первых рядов, оказавшись перед закрытыми решетками.

— Очень приятно, — ответил Лантье, — но мы вас не впустим.

— Почему?

— Потому что тогда дирекция вызовет полицию.

— Мы с вами боремся за одно и то же!

— Нет, — сказал Лантье, — конечно, очень весело все крушить, а что потом? Кто за это будет расплачиваться? Мы.

— Революция…

— А кто здесь говорит о революции?

Разочарованные студенты вынуждены были довольствоваться тем, что обошли вокруг мрачных зданий со своими флагами, во все горло распевая «Интернационал». Рабочие сжимали кулаки, глядя, как они проходят, но послушались распоряжений, которые неслись из громкоговорителя. Ночью, когда студенты после неудачной попытки развязать дебаты между не слышащими друг друга сторонами удалились по направлению к Латинскому кварталу, прибыло подкрепление из рабочих государственного завода, пополнив ряды пикетчиков. К рассвету остановившиеся конвейеры и цеха в Бийянкуре охраняло уже шесть тысяч рабочих. Их примеру последовали в Сандовиле, в Мане и в Орлеане.

Суббота, 18 мая 1968 года Забастовка распространяется так, как не ожидал никто

Если ему не надо было лететь на какой-нибудь конгресс по хирургии в Биарриц или в Чикаго, профессор Порталье старался уезжать на выходные к себе на виллу в Трувиль. Вилла эта представляла собой дом в старинном нормандском стиле. Из открытого всем ветрам сада, где не росло ничего, кроме хилой газонной травки, по трем лакированным деревянным ступенькам можно было спуститься на пляж. Чаще всего профессор оставлял свой «пежо-404» в гараже и ехал на субботнем двенадцатичасовом поезде, без пересадок. На этот раз окошко кассы оказалось закрыто, и профессор негодовал. Железнодорожники только что объявили забастовку, причем без всякого предупреждения. Поезда стояли у платформ, разочарованные пассажиры возмущались друг перед другом, опустив на землю свои пожитки. И никого, кто мог бы сообщить какую-то информацию, ни одной фуражки на всем вымершем вокзале. Профессор поносил бездельников-служащих: «У этих мерзавцев есть работа, а они еще жалуются!

Можно подумать, это студенты водят поезда!» В Париже без своих полосатых галстуков, купленных в бутике «Ред энд блю», что на проспекте Георга V, профессор Порталье чувствовал себя очень неловко, а сегодня он оделся, так сказать, на спортивный манер; куртка и рубашка «Лакост», мокасины, сумка от Вуиттона. «Не хватает только кепки, как у яхтсмена», — подшучивал над ним Ролан, чтобы вывести из себя отца, который только и делал, что называл его молодым идиотом.

Соланж Порталье молча вздохнула, теперь ее ждала грустная суббота. Она постаралась предложить какой-то выход:

— А что, если позвонить Жюрио? Сегодня открытие Парижской выставки, и Моника хотела туда пойти…

— Опять в толпу? Ну уж нет! Мне нужен покой!

Мадам Порталье по меньшей мере раз в день звонила своей подруге мадам Жюрио, жене депутата, с тех пор как та разглядела Ролана в Сорбонне. НО настаивать не стала, и супруги Порталье, раздраженные до предела, не обменявшись ни единым словом, пообедали недалеко от вокзала в ресторане с хорошей репутацией, отведав ассорти из морепродуктов. Все шло наперекосяк. Профессор поцарапался панцирем лангусты и так громко выругался, что его жена от смущения опустила голову к самым устрицам и пролила стакан вина себе на юбку. Потом они больше двадцати минут стояли в очереди на такси.

— Бульвар Осман? — спросил первый таксист. — Идите пешком, я так близко не езжу.

В ярости профессор подхватил свой багаж и таким быстрым шагом направился к бульвару Малерб, что Соланж за ним едва поспевала. Они даже не заметили лозунгов, вывешенных на фасаде лицея Кондорсе и призывавших к всеобщей забастовке и отмене экзаменов. Домой чета Порталье добралась в отвратительном настроении. Профессор швырнул чемодан на паркет в прихожей рядом с позолоченными сапожками с орнаментом.