1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы - [34]

Все эти три года он будет частенько прикладываться к бутылке, окруженный такими же бывшими старшими офицерами. Семьи он не заведет. А я до конца лета 1948 года проживу в этом отвратительном бараке, и это будут очень-очень сложные годы. Но тогда я не могла знать об этом. Игорь помахал мне рукой и ушел. Я вернулась в свою унылую комнату, села на кровать. Моя история стала теперь такой же, как у всех прочих одиноких женщин нашего барака. Я живу в тесноте, в тоске, без сердечного друга. Что делать? Помню, мне захотелось выпить, и я дождалась Агнии и попросила: «Дай мне спирту». Она сказала: «Что, тошно? Да, мадам, у нас здесь без глотка водки пропасть можно. Сгинешь быстрее, чем на войне». Мы выпили спирту и замолчали. Вот так же уныло и тоскливо бывало на фронте перед боем, когда все ждут сигнала к наступлению. Все знали: мгновение – и ты мертв или калека. Мысли об этом наводили ужасную тоску. А здесь, в мирной жизни, не рвутся снаряды и не свистят пули, но хорошего все равно мало. «Что ж, пойду работать на завод, – сказала я. – Может быть, заодно стану учиться». Агния махнула рукой: «Иди хоть к лешему. Главное – это не остаться одной. Вот запомни это. Быть одной – каторга! А еще нужно выбраться из барака…»

Я устроилась работать на завод. Оказалось, что барак, в котором я живу, как раз принадлежит заводу. В 1946 году я поступила в техникум, на заочное отделение. Перебралась из заводского цеха работать в прачечную – руководство банно-прачечного треста пообещало выделить мне комнату в квартире. Я подумала: «Это было бы счастье!» Однако мне не назвали даже приблизительной даты. Когда выделят комнату – неизвестно. Но зато у меня появилась надежда. Впрочем, сначала я пожалела о том, что ушла с завода, и вот почему: из-за мужчин. В прачечной работали одни женщины, а на заводе без мужчин все-таки нельзя было обойтись. В каждом цехе были мужчины – и молодые, и зрелые, и пожилые. Они ценились как золотые слитки. С ними можно было поговорить, пошутить, обсудить текущие производственные дела, и это хоть как-то походило на нормальную жизнь. Но все они были заняты. Попробуй прикоснись! Возьми парня за руку, и неприятности случатся незамедлительно. Однажды я взяла молодого слесаря за локоть, он в начале войны был ополченцем и в первом же бою получил ранение. Я спросила: «Куда тебя ранили?» Он закатал рукав и показал следы ранения. И я взяла его руку. Тут же я услышала вопль и увидела бегущую ко мне табельщицу, да еще с куском арматуры в руке. «Отойди от моего Алешки, змея! – закричала она, замахнувшись арматурой. – А то покалечу!» Слесарь засмеялся и увел свою девушку. Ко мне подошел мастер и сказал: «Да, такое здесь часто случается. Дамочки у нас психованные». Подобные случаи всегда оставляют след в душе, потому что заставляют вздыхать и настораживаться. Особенно когда они раз за разом повторяются. В прачечной работали одни женщины, но приезжали грузовики, привозили мешки с постельным и нательным бельем, и водители их были мужчины. Я еще не видела ни одного грузовика, но уже знала, что все шоферы заняты. Две работницы поманили меня в сторону и сказали: «Вот что, голубушка. Сюда приезжают грузовики, и за рулем – парни, но ты не вздумай к ним подходить. Ясно? Беги от них! Иначе мы тебе в лицо кипятком плеснем. Понятно? Эти парни давно уже наши!» Это было в 1946 году, и в этом году мне было как никогда одиноко. После работы я возвращалась в барак, садилась на кровать и подолгу молчала. Пойти мне было некуда.

Волосы отросли, я раздобыла себе платье и туфли, достала даже светлые носочки, по моде, на базаре купила перешитую, но все-таки добротную кофту, купила ношенные башмачки, пальто и беретку, а жизнь лучше не стала. Я очень любила кино и думала, что буду ходить в клуб и кинотеатр. Думала, что там, может быть, познакомлюсь с каким-нибудь мужчиной. Вдруг, думала я, мне встретится фронтовик, да еще с моего фронта! Но выбраться с окраины было непросто. Небольшой автобусик приезжал всего два раза в день, утром и вечером. Люди набивались в него так плотно, что трещали кости. Многие ходили пешком по обочине дороги, и я тоже попробовала и увидела, что этот поход пожирает мою обувь, которую я раздобыла с большим трудом. В 1946—49 годах обувь отчаянно и болезненно берегли, ведь ее почти не было в продаже. Туфли клали под матрац и даже под подушку, словно кошелек с деньгами. Их могли в любую минуту украсть. Я именно так и делала, когда ложилась спать. Но не только я, а вообще все присматривали за своим имуществом, потому что воровство было почти эпидемией. Из-за этого часто случались драки, причем дрались, бывало, сразу четверо – две мамаши и два сына-подростка. Кто-то из них кого-то заподозрил в воровстве еды или вещей, например, простыни или полотенца. И простыню, и полотенце можно было в любой момент продать на базаре или выменять на еду. Еда ценилась больше всего, ее было мало, о ней мечтали, она снилась, из-за нее ссорились и враждовали. В сороковые годы от недоедания и однообразия сходили с ума и решались на самоубийство и воровство. В нашем бараке никто не питался полноценно, и люди, поэтому, не были добрыми. Все раздражались и хмурились. На одной крупе и селедке добрым не станешь, как ни старайся. Наоборот, сделаешься параноиком. И мы были параноиками, только мы тогда не знали этого слова, а просто бредили едой. Кроме еды, бредили мужчинами и хоть какой-нибудь сменой впечатлений. Нам хотелось чистоты и уюта, но какие чистота и уют могут быть в бараке? Здесь теснее, чем в окопе. Нет воды, чтобы помыть полы. Воду берегут, чтобы пить, готовить и умыться. Вымыть тело можно лишь в бане, и все ждут банного дня. После бани становится немного веселее. Мне повезло: я мылась чаще, чем другие обитатели барака, так как пользовалась душевой в нашей прачечной. А мои соседки по комнате Агния, Валентина Петровна и Ольга Ивановна мылись раз в десять дней. Валентина Петровна служила в техническом бюро. Ольга Ивановна была бухгалтером. Валентина Петровна рассказывала, что если бы не война, Москва была бы совсем другим городом. Сталин задумал сделать Москву самой красивой столицей в мире. Улицы – гигантские. Прорва автобусов и такси. Дома огромные и величественные, как египетские пирамиды. Каждая семья проживает в отдельной квартире, а то и каждый одинокий житель. Кругом магазины, ателье, музеи, цирки, театры, кинотеатры. Станции метро – огромные дворцы. На улицах ни соринки. Милиционеры в белых перчатках и шлемах. Всюду гранит и мрамор. Вот что такое Москва! Вот как было бы, если бы не война. Мы слушали и вздыхали. Война швырнула всех нас в нищету, бедность, в тесноту и неустроенность. Когда мы выберемся?