1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы - [31]

Перед тем, как уйти, разгневанные женщины плюнули на меня. Вот тебе и Москва, и счастье мирной жизни! Клей, как цемент, сковывал мою голову. Я побежала в квартиру, в ванную комнату – мыть волосы, но ничего не вышло. Клей не поддавался. Пожилая соседка, славная женщина, заохала, принесла спирту, но и он не помог. Кожа на голове горела, как натертая скипидаром. От боли я сжимала зубы и хваталась за края ванны. «Что же теперь делать?» – спросила я соседку. Она ушла и вернулась с ножницами. Не догадаться, что она предлагает, было невозможно. «Ничего не поможет! – сказала соседка. – Нужно стричь.

Терпи, милая, ты же фронтовичка. На фронте, наверное, и не такое терпела». И она меня подстригла. Я лишилась своих волос и стала похожа на тифозную. Волосы, главный атрибут привлекательности любой женщины, были теперь не длиннее полпальца. Вот горе! Что скажет Игорь?

Я стала расспрашивать соседку: кто такая Верочка? Игорь рассказывал мне, что до войны у него была женщина, но ведь он с ней расстался. Он написал ей с фронта, что их связь вряд ли возобновится. Она это приняла. «Так это было или не так?» – спросила я соседку. Она ответила: «Ох, не знаю. Верочка в войну сюда ни разу не приходила. За комнатой не приглядывала. Об Игоре нас не спрашивала».

Появившись, Игорь сказал: «Прости, это я во всем виноват. Я этого не предвидел. Волосы вырастут, станешь еще краше. Но что делать с Верой? Она в больнице. Я ей еще в сорок четвертом году написал, что встретил другую, а она, как видно, не поверила. Теперь говорит, что умрет, если я ее брошу. Это, конечно, шантаж… А если она в самом деле погибнет?» Я рассказала, что мне угрожали кислотой. Игорь помрачнел. И я увидела, что он растерялся. На войне этот человек умел быстро принимать решения, а тут он молчал. Сидел на стуле в углу и курил. О чем он размышлял? Я ждала, что он вот-вот успокоит меня: «Не беспокойся, я все улажу» или «Никто не сможет нас разлучить», однако этих слов не последовало. Вдруг он повел себя странно – засобирался и ушел, сказав, что ему нужно побыть одному. Побыть одному! Поздно вечером он пришел пьяный, долго сидел в задумчивости, а потом снова ушел. На следующий день я нашла в почтовом ящике записку: «Берегись, гадюка. Помнишь, что тебе обещали, если не исчезнешь?» Когда Игорь вернулся, я показала ему записку и спросила, что мне делать. На лице у Игоря появилась гримаса брезгливости. «Ну почему вы, женщины, такие глупые? – раздраженно спросил он. – Зачем вам обязательно нужно устраивать дрязги?» И снова ушел. Его не было до утра. Утром он заявил, что у него есть план. «Послушай, – сказал он, – это очень важно. Тебе нужно переехать отсюда в общежитие. Временно. Пока все не уладится, то есть пока Вера не выйдет из больницы. Ее подруги тоже перестанут тебя преследовать. А потом… Потом я сделаю вот что: поменяюсь с одним своим приятелем – он со своей женой переедет жить сюда, в эту комнату, а я перееду в его жилье. Он живет в районе метро «Динамо». Мы вместе туда переедем, ты и я. А пока поживи в общежитии. Я помогу тебе прописаться… У меня на одном заводе есть хороший знакомый начальник, он сделает мне одолжение. Станешь москвичкой! Ведь это хорошо, верно?»

Мой красавец-полковник не предлагал мне выйти за него замуж и даже не намекал об этом. Он был раздосадован. Попытка самоубийства Веры и выходка с клеем напугали его. Было заметно, что он опасается за свою репутацию. Вероятно, он боялся, что из-за слухов и пересудов исчезнет условный знак равенства между ним и другими старшими офицерами, о которых говорят только как о героях, то есть исключительно положительно. Для меня это был непристойный страх, но я не решилась упрекнуть моего мужчину. Я лишь спросила: «Ты хочешь, чтобы я поселилась в общежитии в таком виде?» Я имела в виду мои короткие волосы. Игорь занервничал, засуетился. Стал собирать мой чемодан. Увиденное поразило меня. Всегда спокойный и невозмутимый офицер забегал по комнате, хватая мои вещи и складывая их на столе. «Да, да, это очень важно, – бормотал он. – Иначе неизвестно, как обернется. Все эти угрозы, эта записка… Я буду к тебе приезжать. Уверен, со временем все наладится». Оказалось, что он уже договорился насчет общежития. Я повязала на голову платок, и мы поехали на окраину Москвы. Я могла находиться в столице еще только один месяц, а затем мне потребовалась бы постоянная прописка. «Все наладится, – повторял Игорь. – Главное, пусть все утихнет». Я не знала, что думать. Фронтовая привычка слушаться старших по званию и доверять их решению удерживала меня от самостоятельных действий. Но и как я могла действовать в незнакомом городе, не имея ни друзей, ни знакомых? Так я очутилась в грязном, затхлом, закопченном бараке. Это и было то общежитие, о котором говорил Игорь. Впоследствии я не раз рассуждала об этом. Он мог бы устроить меня у своих знакомых. Мог бы, наконец, найти место получше, чем грязный барак. Но мой полковник не хотел, чтобы его друзья-приятели увидели, что другая сторона его жизни, личная, не такая уж героическая. Фронтовичка-сержант с коротко обрезанными волосами – что уж тут героического? Он привез меня в барак, переговорил с комендантом и уехал.