1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы - [29]

Я никогда не думала, что стану «штабисткой», поэтому никогда не рассуждала, что это за служба. Штаб и канцелярия – это сосредоточение совсем других людей и интересов, здесь нет ни отчаянья, ни жалости, здесь иначе налажен быт и получше кухня. Ругани, склок и отвратительных сцен тут не встретишь. Быть грубым, развязным – здесь это дурной тон. Простых словечек вроде «землячок», «сестреночка» и «табачок» тут не употребляют, о них как будто вообще не слышали. Здесь никогда не вздыхают и не жалуются, не охают и не ахают, и открыто не сквернословят. Ничего подобного тут нет и в помине. Совсем недавно один молодой старший лейтенант, чтобы меня поразить, крикнул проходящей мимо колонне солдат: «А где гармошка, станичники? Чего носы повесили? Неужто песню в бою обронили?» Это было лихо, но глупо. Меня это не могло поразить. А в штабе кругом солидность. Полковники и генералы, возможно, тоже состоят из суммы противоречий, но держатся они именно так, как мне нравится. Импозантность, стальная выправка, взаимное уважение. Тот нахальный старший лейтенант с руками в карманах и с шапкой на затылке, сам того не зная, кричал о себе: «Я глупый мальчик!» И это малопривлекательно для женщины на войне. Я тысячу раз выбрала бы умного, сдержанного и импозантного офицера. Зрелого. А не молодого и лихого. У молодых и лихих, как я заметила, частенько то живот болит, то портянки сырые, то анекдот на языке неприличный. Впрочем, лейтенанты были разные, не только глупые и некультурные. Попадались умные и воспитанные. Но в штабе мне понравилось больше. Об этом я сразу же сказала моим «штабисткам». А они засмеялись. «Кто тут у тебя? – спросила одна из них, Валя. – Полковник Т.?» Я кивнула. Они все знали обо мне и Игоре. И я уж было подумала, что каждая из них моя соперница, но услышала совсем другие слова: «Ах, милая. Это же фронт, передовая. Разве ты в окопах этого не поняла? Здесь все вре-ме-нно! Мимолетно. Сегодня так, а завтра иначе. Твоего Игоря могут в любой день послать на другой участок, а ты останешься здесь. Или наоборот. И вы, быть может, уже не увидитесь. Это же война! А что там будет после победы – никому не известно».

Они были правы, мои хорошие сослуживицы. И хотя на войне случаются и любовные драмы, и страсти, несмотря на запрет от 1942 года заводить романы, все может закончится в одно мгновение. По прихоти именно войны, а не людей. Уже завтра или на следующей неделе я могу потерять мужчину, который мне очень нравится, но думать об этом нельзя. Иначе можно впасть в нервозность. На войне не все обречены. Но кто из нас с Игорем обречен, а кто нет? Как раз об этом и нельзя думать. Но иметь это в виду нужно.

Зимой 1945 года Игоря послали на другой фронт. Туда перевели служить одного генерала, а Игорь отправился с ним. Я осталась при штабе. Вскоре наш штаб расформировали, и все «штабистки» разъехались. Я опять очутилась на новом месте. Мне снова поручили канцелярскую работу, но здешняя канцелярия мало походила на предыдущую. Тут было меньше порядка, поскольку поблизости не было штаба с генералами. Все ее называли «хозяйственная часть». И мы часто переезжали с места на место. Питаться приходилось порой лишь один раз в день, а спать где придется – то на сундуке, то на печи, то на лавке, то в углу на охапке сена.

Начальник канцелярии, пожилой полковник, страдающий сезонным радикулитом, в первый же день угостил меня крепким чаем с сахаром и рассказал историю о немецкой мази от радикулита. Полгода назад он вышел утром на крыльцо и чуть ли не согнулся пополам – так сильно его ударило в поясницу. Не смог ступить и шагу. Слезы, сказал он, покатились из глаз, как горошины. А неподалеку стояли пленные, и среди них был полковой доктор. И этот доктор обратился к сопровождающему переводчику вот с чем: он видит, что полковника разбил радикулит, а у него как раз имеется мазь, которая помогает. Взамен он просит хлеба или коробку папирос. Доктор вынул из кармана пузырек с мазью и передал через охраняющего. Полковник видит: пузырек без этикетки. Что в нем – неизвестно. Вдруг яд? Провокация, покушение? И он отказался оставлять пузырек себе, а уж давать за него хлеб и папиросы – и подавно. Но доктор махнул рукой, что означало: оставьте себе просто так, бесплатно. После этого пленных увели. Полковник оставил пузырек в сенях, а через три дня, в отчаянье, когда на него обрушился особенно жестокий приступ, вспомнил о нем и воспользовался. И помогло! Да еще как! Тогда он разыскал пленного немецкого доктора и расплатился с ним за лекарство – дал ему и папирос, и хлеба, и даже сала. Правда, когда мазь закончилась, радикулит вернулся. А другого пузырька с мазью у пленного доктора не водилось. Вот как вышло с пожилым полковником. И когда он закончил рассказывать, он спросил: «Видишь, как случается на войне? Вражеская мазь, а помогла! Противно было брать в руки, ведь от фашиста все-таки, а все же взял! Ну, чего молчишь? Скажи что-нибудь».

Мой начальник заметил, что я слушаю рассеянно и впадаю в задумчивость. Он был умудренный жизнью человек и быстро обо всем догадался. «Выходит, переживаешь за любимого? А где он у тебя? И кто он?» Я рассказала. Тогда полковник сказал: «Ну, деточка… Разве это дело? Нужно успокоиться. Твой полковник далеко и занят важными делами, а рядом могут находится такие же, как ты. Это я к тому говорю, что не стоит рвать свое сердце. На войне все вре-ме-нно. Мимолетно. Пора бы уже знать. Так что забудь полковника. Ты симпатичная, интересная, встретишь другого, еще лучше. Может быть, генерала встретишь. Вон как события разворачиваются! Европа под ногами! Генералы туда-сюда мелькают, а ты такая, что мимо тебя не пройдешь, остановишься. Я тоже самое и своей дочери говорил, она в ста верстах отсюда служит санинструктором. У нее тоже полковник был. Погиб в бою. Потом другой был, пока не уехал. Так что послушай папашу». А я повторяла про себя слова Игоря, сказанные перед отъездом: «Что бы ни случилось, я тебя найду. Жди. Если буду жив – обязательно встретимся. Вот увидишь. Я слов на ветер не бросаю, я не такой». И я сказала моему начальнику: «Вы судите внешнее, как говорили в старину. А мой полковник совсем другой – он если обещал, то горы свернет, а сделает!»