1941 г. Дорога на Москву - [4]

После прорыва немцев к морю более миллиона французских, англий­ских и бельгийских солдат были отрезаны от основных сил. Немецкие тан­ковые корпуса продвигались вдоль побережья, почти без сопротивления занимая французские порты. Объятые паникой французы бросали оружие; английская экспедиционная армия отступала к Дюнкерку — это был един­ственный порт, откуда англичане могли эвакуироваться на родину. Но Гуде­риан подошел к Дюнкерку на два дня раньше; немецкие танки уже стояли перед беззащитным городом — и тут поступил приказ остановить наступле­ние. «Мы лишились дара речи», — вспоминал Гудериан [11].

«Стоп-приказ» Гитлера стал одной из загадок истории; остановка тан­ков Гудериана позволила 300 тыс. англичан избежать гибели или плена и переправиться через пролив. Одно из распространенных объяснений этой загадки состоит в том, что Гитлер еще не умел обращаться с новым оружием; он был обеспокоен сообщениями о большом количестве вышедших из строя танков и хотел сохранить танковые дивизии для «битвы за Францию». В действительности потери немцев боли невелики — поврежденные танки ремонтировались и снова вступали в строй.

«Чудо в Дюнкерке» не облегчило участь Франции. Через день после эва­куации англичан немецкие танковые корпуса прорвали французский фронт на Сомме. 25 июня Франция капитулировала. Французская армия потеряла 84 тыс. убитыми, полтора миллиона французских солдат сдались в плен. По­тери вермахта составили 27 тыс. убитыми. При этом немцы не бомбили фран­цузские города и заводы; все это стало добычей победителя. Правда, Англия не положила оружия, она была недоступна: танки не могли плавать по морю. Тем не менее, фантастическая победа Германии повергла в шок всю Европу.

В глазах Гитлера обладание абсолютным оружием отменяло все мораль­ные принципы, позволяя вести войну на уничтожение, после которой никто не призовет победителя к ответу. Обладающему новым оружием «сверхчело­веку» дозволена любая жестокость, а побежденные «недочеловеки» должны стать рабами. Всесокрушающий меч диктует политику своему хозяину — он требует, чтобы его использовали, пока он не затупится. Фундаментальное открытие всегда порождает волну завоеваний — волну, которая стирает с лица земли народы и государства, делает одних господами, а других — раба­ми. Обретя новое оружие, немецкая армия должна была двинуться на завое­вание мира — независимо от воли Гитлера и независимо от того, какую стра­ну ей предстояло завоевать первой.

Таким образом, нападение на Россию было неизбежностью. Гитлер за­говорил о походе в Россию сразу же после окончания французской кампании — он торопился использовать новое оружие, пока его не скопирует противник.

Сталин понимал эту угрозу; он был напуган «блицкригом» во Франции; он искал встречи с германским послом и говорил: «Мы должны оставаться дру­зьями!» [12]. Вместе с тем Сталин пытался как можно быстрее перенять новое оружие; уже через несколько дней после Дюнкерка он приказал создать но­вые механизированные корпуса — такие же, как у немцев; Было сформиро­вано девять механизированных корпусов, копирующих немецкие; каждый корпус имел 1031 танк и пехоту, которая должна была сопровождать танки на автомобилях. Разница состояла лишь в том, что в советских мехкорпусах катастрофически не хватало автомобилей и «мотострелки» были вынуждены передвигаться пешком. Планировалось, что часть машин поступит из народ­ного хозяйства после мобилизации — но в действительности в СССР не было достаточного числа автомобилей, чтобы оснастить моторизованные диви­зии [13]. Скопировать новое оружие Германии оказалось непросто. Однако уже сами попытки такого рода должны были ускорить неизбежное германское нападение: Гитлер не мог позволить, чтобы его оружием овладел другой.

Парадоксально, но то, что интуитивно уловил Сталин, осталось не по­нятым советским Генеральным штабом. Военные-профессионалы знали, что у Советского Союза намного больше танков, чем у Германии, и советские танки лучше немецких. Они не понимали, что новое оружие — это не просто танки. Лишь один из советских командиров, военный теоретик Г.С. Иссерсон, бил тревогу и призывал извлечь уроки из блицкрига во Франции. На совещании Генерального штаба 23—31 декабря 1940 г. С.К. Тимошенко и Г.К. Жуков не допускали мысли о блицкриге, они говорили, что Советский Союз — это не Польша и не Франция; что Германии потребуется 15 дней, чтобы ввести в бой главные силы [14]. Генеральный штаб готовился к войне: была проведена частичная мобилизация, и к 22 июня приграничные армии насчитывали около трех миллионов солдат. Эти армии были разделены на три группировки, отстоявшие на 100-200 километров друг от друга; за 15 дней они успели бы сомкнуться и образовать единый фронт. Но 15 дней — это был срок, полученный из опыта первой мировой войны, а Германия обладала новым оружием, перечеркивавшим этот опыт. Позднее Жуков при­знался, что не мог представить себе, что Германия введет главные силы в первый же день войны [15]. Но это признание было запоздалым.

22 июня германские войска вторглись в Россию. Полторы тысячи тан­ков Гудериана и Г. Гота двумя колоннами прорвались через не успевшие сомкнуться эшелоны советских армий, за шесть дней прошли 400 км и со­единились под Минском. В этом первом котле было взято в плен 330 тыс. русских солдат и захвачено 3 тыс. танков. Русские механизированные корпу­са почти не имели автомобилей и атаковали без поддержки пехоты; сотни танков лавиной проходили через немецкие линии, которые смыкались за их спиной. Через некоторое время у танкистов заканчивались горючее и боеп­рипасы; последними зарядами они подрывали свои машины и выходили из окружения пешком. Иногда они даже не имели связи со своим командова­нием: ворвавшийся в Дубно 8-й мехкорпус имел единственного радиста, ко­торому удалось наладить связь лишь с немецкой радиоразведкой.