1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе - [264]

Характерен сам по себе и такой факт. Сталин, ознакомившись в рукописи со статьей, сделал некоторые замечания. Например, первоначально там было написано, что у Сталина ошибок было меньше, чем у других. Это положение насторожило вождя и он, по свидетельству Р.П. Хмельницкого, зачеркнув ее красным карандашом, сделал следующую пометку: «Клим! Ошибок не было, надо выбросить этот абзац…» И расписался тем же толстым красным карандашом…[575]

В массовом сознании сформировался устойчивый образ монолитного Политбюро ЦК ВКП(б). Этому в значительной мере способствовала печать, в огромном количестве тиражируя фотоснимки президиумов различных съездов, конференций (партийных, комсомольских, профсоюзных, женских, стахановских и т.п.), на которых всегда рядом, плечом к плечу, сидели Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Орджоникидзе и другие члены Политбюро. Наибольший же интерес к себе при этом привлекали Сталин и Ворошилов: первый как Генсек, первое лицо в партии и стране, а второй выгодно выделялся своей формой одежды, будучи единственным военным среди членов Политбюро в предвоенные годы.

Однако на деле все обстояло далеко не так. Снова обратимся к воспоминаниям адмирала Кузнецова. «К этому времени (предвоенному. – H.Ч.) относится и другой факт, заставивший меня серьезно задуматься о роли Ворошилова в верхах. До тех пор я просто представлял, как и все мы, небольшие командиры, что Сталин и Ворошилов – это дружно и согласованно работающие люди и то, что делается в Вооруженных Силах, делается, безусловно, с ведома и после совета с Ворошиловым…

…Я старался разобраться, что к чему. Со временем убедился, что Сталин не только не считался с Ворошиловым, но и держал его в страхе, и последний, видимо, побаивался за свою судьбу. «Вас подводили ваши помощники, вроде Гамарника», – сказал ему как-то при мне Сталин. И сказано это было таким тоном, что, дескать, он, Ворошилов, тоже несет ответственность.

В небольшом влиянии Ворошилова на дела уже в тот период я убедился потом окончательно. Как-то в 1940 году, докладывая флотские вопросы, я сослался на его мнение, думая, что это мне поможет. Тогда Сталин встал и сердито одернул меня: «Что понимает Ворошилов в делах флота? Он понимает только, как корабли идут полным ходом и песок летит из-под винтов»[576].

Все это, видимо, в значительной степени повлияло и на решение о создании Наркомата Военно-морского Флота. Раз у Сталина сложилось такое мнение о Ворошилове, он уже не мог оставить за ним руководство морскими делами, когда в стране приступили к строительству морского и океанского флота. По свидетельству адмирала Н.Г. Кузнецова, Ворошилов остался недоволен таким решением и не единожды высказывал это свое недовольство флотским руководителям.

Масштабы репрессий против кадров Красной Армии в 1937–1938 годах напугали даже его, члена Политбюро. Обеспокоенный проблемами личного благополучия, Ворошилов все более сдавал свои позиции и терял свое лицо в армии. Кузнецов утверждает, что в эти годы большие армейские вопросы Ворошилов уже не решал, и они исходили непосредственно от Сталина, а более мелкие решал Генеральный штаб во главе с чрезвычайно осторожным Б.М. Шапошниковым. «…Все знали, что если вопрос попал к Ворошилову, то быть ему долгие недели в процессе подготовки… Это был уже не оперативный и решительный работник, а вредный для дела старый авторитет…»

В середине 30 х годов Ворошилов становится фактически бледной тенью Сталина, безропотным исполнителем его воли, планов и самодурства. Бесхребетность этого прежде храброго человека, не получавшего упреков в отношении личного мужества, во второй половине тридцатых голов неприятно поражает. Дело доходило до того, что на заседаниях Политбюро, при решении какой-либо проблемы путем опроса, Ворошилов по-лакейски подобострастно повторяет слово в слово резолюции, исполненные рукой Сталина. Так было,например, на пленуме ЦК ВКП(б), обсуждавшем поведение Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова. С ними обоими у Ворошилова до этого многие годы сохранялись неплохие отноошения, а с Бухариным – даже дружеские. Впрочем, как и у Сталина с Бухариным.

Так было и в отношении группы Тухачевского в июне 1937 года, когда обвиняемым накануне суда разрешили обратиться с заявлениями к Сталину и Ежову. При этом следователи настойчиво внушали им, что покаяние и полное признание ими своей вины помогут сохранить жизнь. Поступившие заявления направили членам Политбюро и каждый из них выразил свое отношение к участи того или иного арестованного военачальника – оно оказалось полностью негативным. Так, Сталин на заявлении Якира написал: «Подлец и проститутка». Ворошилов верноподданнически соглашается с этим мерзким определением в адрес одного из опытнейших и авторитетных командующих войсками округов, его ближайшего подчиненного: «Совершенно точное определение». Такую же пометку сделал и Молотов. Лазарь Каганович, жестоко разгромивший кадры Наркомата путей сообщения, пошел еще дальше, написав на бумаге Якира: «Мерзавцу, сволочи и б… одна кара – смертная казнь»[577].

Одновременно с реабилитацией членов группы Тухачевского шла проверка обоснованности обвинений в адрес другого заместителя Ворошилова – Яна Борисовича Гамарника. В известном приказе НКО № 96 от 12 июня 1937 года его имя упоминается в уничижительном плане в одном ряду с Тухачевским, Якиром и Уборевичем, он представлен там как мерзкий предатель и лакей империализма, память о котором навеки должна быть проклята. Одним словом, в судьбе Гамарника Ворошилов сыграл неблаговидную роль. Когда-то неплохие (в конце 20 х и начале 30 х годов) их отношения к 1937 году вконец испортились. Правда, широкому кругу командиров РККА об этом не было известно, однако люди, близкие к окружению Ворошилова, знали, что Гамарник во многих вопросах солидарен с Тухачевским, Якиром, Уборевичем – основными критиками наркома по проблемам военной доктрины, обучения войск, технического перевооружения вооруженных сил.