1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе - [224]

Вот так, согласно протоколу допроса и соответствующих собственноручных показаний Тодорского, происходила его вербовка в заговорщическую организацию. Ее, как сообщил Фельдман, возглавляли Гамарник и Тухачевский. Как все просто и до изумления примитивно! Взрослый, солидный человек, занимающий высокую должность в центральном военном аппарате, молча выслушав «крамольные» речи другого не менее важного чиновника о необходимости свержения руководства партии и правительства, об установлении в стране военной диктатуры, без единого вопроса, нисколько не удивившись постановке такого вопроса, сразу же утвердительно кивает головой. Вся эта ткань шита белыми нитками, хотя там и сям проглядывают лоскутки реальных событий, действительно имевших место (назначение на соответствующие должности, случаи выпивок и невыхода на работу и т.п.).

Как и всякому новому заговорщику, Тодорскому тоже «нарезали» кусок – организовать вредительство на вверенном ему участке работы. По словам Фельдмана (см. протокол допроса от 7 октября 1938 года), «…наша главная задача сейчас сводится к тому, чтобы путем вредительства подготовить армию к… поражению»[479].

Тодорский показал, что при назначении в Военно-воздушную академию он получил от Фельдмана задание вести в ней вредительскую работу. Что конкретно делалось в этом направлении? А вот что! Он сообщает, что будучи начальником академии, а затем руководя УВВУЗЗом, «…умышленно сокращал разверстки новых контингентов слушателей, задерживал материалы на отчисление из академий негодный и политически неблагонадежный слушательский и преподавательский состав, вносил путаницу в учебных программах и планах академий, задерживал выпуск новых учебников и учебных пособий, добился ликвидации в академиях вечерних отделений с целью не дать в РККА должного и достаточно подготовленного в военном отношении командного состава…»[480]

В своих собственноручных показаниях от 10, 14, 15 и 16 октября 1938 года Тодорский подробно расписывает вредительскую деятельность, якобы проведенную им в «Жуковке» и УВВУЗе РККА, перечислив при этом ряд лиц, с которыми он был связан и которых сам завербовал. Писательский его дар и здесь не смог не проявиться – большие разделы показаний даны им с описанием мельчайших деталей, подробностей и нюансов. Получился увлекательный роман!

Такое помрачение, упадок моральных и физических сил продолжался у Тодорского два с половиной месяца – до середины декабря 1938 года. Впоследствии он писал, что «в этом поистине смертельном бою я превозмог человеческую слабость и сохранил политическое достоинство, добившись отрицательного протокола»[481].

Отрицательный протокол в понятии Тодорского означал отказ от ранее данных им показаний. Действительно, такое событие произошло 16 декабря 1938 года у следователя Баранова, что нашло свое отражение в протоколе допроса от 20 декабря. Этим же числом датировано и его заявление на имя Главного военного прокурора, в котором Тодорский говорит, что «вынужден был в состоянии глубокого потрясения дать клеветнические показания на самого себя, как врага народа, но как только я пережил этот тяжелый период, сразу же отказался от ложных показаний…»[482]

Как ни пытались Малышев, Баранов, Мозулевский и Кузовлев вернуть Тодорского в «лоно» его прежних показаний, у них после 16 декабря уже ничего не получалось. Высокое начальство проявляло недовольство, следователи старались изо всех сил, но что поделаешь – Александр Иванович твердо стоял на своем. Отголоски этих сражений можно найти в протоколах допроса от 20 и 27 декабря 1938 года, 13 и 14 января, а также 2 февраля 1939 года.

На допросе 2 февраля он заявил: «Я ложно показал, что являюсь участником антисоветского военного заговора с ноября 1932 г. и что якобы меня именно в это время завербовал в заговор бывший начальник ГУРККА Фельдман. Фактически же я в это время был в командировке в Монголии и на Дальнем Востоке».

На вопрос следователя: «Для какой цели он так поступил?», Тодорский ответил: «Для того, чтобы впоследствии мне было легче отказаться от этих показаний и для того, чтобы была видна ложность моих показаний»[483].

Лейтенант Кузовлев задал и такой вопрос: «Почему в качестве вербовщика Вы назвали не кого-либо, а именно Фельдмана?». Ответ Тодорского:

«Я это сделал для того, чтобы опять-таки была очевидна ложность моих показаний. Я знал от бывшего заместителя наркома по морским делам Орлова, что на суде ни он, ни Фельдман и никто другой меня не назвал. Я читал показания Фельдмана 1 июня 1937 г. на Военном совете, он меня также не назвал. Наконец, на следствии мне нужно было назвать лицо, вербовавшее меня в заговор, которое по занимаемой должности было выше меня и с которым я вместе работал по службе. Такими являлись или Фельдман, или Алкснис. Фельдмана мне было выгодно назвать потому, что моя длительная командировка на Д.В. (Дальний Восток. – Н.Ч.) и в Монголию совпадает со временем совместной службы с ним и эту командировку я взял временем якобы моей вербовки»[484].

Кандидатура Б.М. Фельдмана, многие годы ведавшего кадрами в РККА, следователей ГУГБ устроила и он остался в материалах дела как лицо, завербовавшее Тодорского в заговор. Хотя тогда, когда Александр Иванович подписывал заведомо ложные показания на себя, можно было сравнительно легко роль вербовщика перебросить на Гамарника или Тухачевского. Как это уже было у десятков высших военачальников РККА. Но следственные работники почему-то не пошли на такую перестановку, предпочтя оставить все так, как Тодорский написал в своих собственноручных показаниях. К тому же с Гамарником у него по делам службы было совсем немного контактов – и когда он исполнял должность начальника Военно-воздушной академии, и когда возглавлял УВВУЗ Красной Армии. Другое дело Тухачевский…