1937 - [18]
Сл. Вероятно, они помогли разоблачить этих врагов.
Я. Так за то им и ордена дали. Я ордена не прошу, потому что никак не мог помочь в никаком разоблачении, я слишком далеко стоял ото всего этого. Я только прошу самой простой справедливости, чтобы вы увидали, что моей вины никакой нет…
Сл. Однако подозрения-то были! И ареста вы ждали…
Я. Да.
Сл. Знаете пословицу, если чеснока не ел, и пахнуть не будет. А от вас чесноком пахнет, вы ждали ареста, значит, боялись чего-то. Если бы были невиновны, вам нечего было бы и ждать и бояться…
Я. А вы знаете другую пословицу — если тебе трое говорят, что ты пьян, иди и ложись, чтобы протрезвиться. А мне не трое, мне все газеты в лицо кричали, что я бандит, авербаховский сообщник, что я стремлюсь восстановить власть помещиков и капиталистов. Да-да, вы прочитайте вырезки из провинциальных газет, так и написано. Так и подумайте теперь — четыре месяца меня долбили, терзали, требовали наказания, а ведь вы, следователи, народ очень опытный, но ведь и вы не боги, вы тоже читаете “Правду” и другие газеты — и если там изо дня в день человека называют троцкистской сволочью, значит, что-то есть, значит, надо того человека взять, подержать, проверить как следует… Вот почему я ждал, сначала ждал, потом перестал, подумал, что, конечно, сумеют же разобраться, сумеют понять, что вся эта гнусная шумиха — клевета и вымысел… И потому после первых недель, перестав ждать, я стал уже жить не только хорошо, но гораздо лучше прежнего, свободнее, чище внутренне, глубже на жизнь стал смотреть… И как видите, как я уже говорил, в глубине сердца не верил в возможность моего ареста до самого последнего дня… Я и теперь еще надеюсь, что вы сумеете во всем разобраться. И если только речь идет о моих личных проступках, я совершенно уверен, я просто знаю, что вы отпустите меня на свободу. Если же так нужно, чтобы все, кто был так или иначе с Ягодой знаком, понесли наказание — тогда, конечно, я буду наказан, но тогда незачем долго тянуть и допрашивать, тогда можно уже и сейчас все решить и определить, куда меня выслать…
Сл. Ну это уж мы сами решить сумеем — сколько и как нам вас допрашивать. От вас требуется одно — говорить нам всю правду, и тут вы правы — чем скорее и полнее — тем лучше для вас же.
Я. Хорошо, если вы требуете всей правды, могу я сказать что-то?
Сл. Разумеется.
Я. Объясните мне, как могло случиться, что я, выросший в революции и преданный Сталину всем сердцем человек, я — мирный писатель, желавший в жизни только одного — написать побольше хороших пьес, прославляющих нашу жизнь и то, что Сталин сумел сделать со страной и людьми, написать побольше таких пьес, посмотрев которые люди еще больше бы полюбили свое дело, свою родину, своих вождей — как могло случиться, что меня превратили во врага, троцкиста, бандита, вымазали грязью и выставили на позор, а потом арестовали и выбросили из жизни?
Сл. Это вы нам должны объяснить!
Я. Хорошо, я объясню, у меня свое объяснение есть, я думал, что у вас, может быть, другое есть.
Сл. Какое же ваше объяснение?
Я. То, что сделали со мной, — это работа врагов. Да, врагов родины, врагов партии! Я даже знаю, кто и почему это сделал и кому было выгодно убрать еще одного честного писателя-коммуниста с дороги…
Сл. Знаю, знаю, я читал ваши записки. Это о Юдине, Ставском, Ангарове?
Я. Да, о них. Скажите по совести, неужели вам самому-то не ясно, кто настоящие враги, кто подлинные слуги фашизма?
Сл. Вы о моей совести не спрашивайте, допрашиваю я вас, а не вы меня. И вообще — это совершенно другая тема. Если имеете что-нибудь заявить конкретное против этих людей — я запишу, а так — общие слова и праздные мысли нас не интересуют…
Я. А то, что они со мной сделали, — разве не конкретное? То, что им удалось-таки настоять на моем аресте — разве это не конкретное?..
Сл. Вы на других не сваливайте, мы сумеем в других разобраться, вы о себе рассказывайте, о своих грехах…
Я. Поверьте, у меня нет никакого желания мстить кому бы то ни было за случившееся со мной. Но вы должны понять, что человеку свойственно искать объяснений происшедшему. Я долго и тщетно выискивал свои собственные грехи — говорю тщетно, не потому, что их у меня нет, а потому, что все эти грехи — не подсудные, они из области моей лично человеческой… Так вот, я все искал чего-то, что я сделал такого, за что меня так жестоко наказали. Не нашел. И тогда, естественно, стал искать уже среди других областей жизни и среди других людей. Я никогда не поверю, что кто-то “сверху» дал директиву так вот ни за что уничтожить драматурга Афиногенова, что я кому-то там и чем-то не понравился… Нет, гораздо правильнее предположить, что я все-таки — жертва вражеской работы…
Сл. Детские басни, годные для плохой беллетристики…
Я. Тогда объясните вы мне…
Сл. Будет время, объясним. Вы о себе рассказывайте, о своих связях с подлыми врагами народа, о своем бытовом разложении, о группе Авербаха, в которой вы вели контрреволюционную работу, вот о чем… Вы все думаете, вас скоро выпустят, за вами вины нет… Есть за вами вина, и очень большая, и чем скорее вы сознаетесь — тем вам же лучше будет…
В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.
«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.