1918 год - [19]

– Нам приказано выпустить вас живым и здоровым.

Я стал, таким образом, не просто заключенным, а заключенным пушкинистом, а это далеко не одно и то же»[67].

Здесь же, в лагере, он пишет работу «Новое о Пушкине», которую не успевает закончить. Впоследствии начальник санчасти переслал Раевскому этот труд в Минусинск, в настоящее время он также находится в «Пушкинском Доме».

Пушкин Пушкиным, но он-то как раз меньше всего интересовал лагерное начальство, а вот когда вдруг выяснилось, что Николай Алексеевич в студенческие годы проводил научные исследования, связанные с кровообращением клопов, оно теперь же решило, что Раевский незамедлительно должен эти научные знания использовать с практической пользой, и его назначили «заведующим клопоистреблением». Было дано нешуточное задание извести кровососущих насекомых в лагерном быту. Николай Алексеевич прекрасно понимал, что полностью от постельных клопов в условиях лагерной жизни избавиться невозможно. «Специалистом по клопам я, конечно, не был, хотя довольно основательно изучил их анатомию, но дело ведь шло не об анатомии клопов, а об истреблении оных. А я до сих пор истреблял клопов только вручную в своей студенческой кабинке в пражском общежитии, куда клопы были завезены студентами, приезжавшими с Балкан, и в теплом помещении размножились чрезвычайно. А тут масштаб – три корпуса заключенных. Что же делать? Приказ есть приказ. Я в течение трех дней обдумал свою задачу и доложил начальнику лагеря, как, по моему мнению, можно ее организовать»[68]. Раевский предложил очень, надо сказать, сложный с точки зрения исполнения, но единственно возможный способ, в котором были задействованы и пары цианида, и известка, и заделывание щелей, а также прожарка всех кроватей, постели и одежды. Оба начальника, и лагеря, и санчасти, согласились с этими предложениями, и результат оказался определенно положительный.

К работе этой Раевский, как он признается в своих дневниках, в конце концов привык, втянулся, и в какой-то мере она его удовлетворяла. В лагерях, согласно инструкциям, КР-заключенных (контрреволюционеров) не полагалось назначать на какие-то хотя бы относительно «начальственные» места, но обойтись без них администрация лагерей не могла, поэтому фактически все ответственные должности были заняты именно КР-заключенными. Но высшему руководству это очень не нравилось, и так называемых контриков постепенно стали отсылать в Сибирь.

Но пока в лагере на Раевского смотрели как на человека, который в недалеком будущем выйдет на свободу. «Один из офицеров охраны, довольно симпатичный старший лейтенант лет тридцати, сказал мне, что будет рад, если после освобождения поселюсь в его доме месяца на два.

– Вы мне очень пригодитесь, Раевский.

– А для чего, гражданин начальник?

– Вы поучите меня светскому обхождению. Как надо сидеть за столом, держать нож и вилку, как надо снимать шляпу. Вы так хорошо кланяетесь, а я совсем не умею. Нас ведь ничему этому не учили. Только козырять умею.

В другой раз тот же самый старший лейтенант завел со мной с глазу на глаз серьезный разговор.

– Какие мы офицеры, Раевский, одно слово что офицеры. Совсем не то что господа офицеры старой армии.

Я возражал вполне убежденно:

– Нет, гражданин начальник. Зря вы так говорите. Вы отличные боевые офицеры, вы одержали победу над немцами, правда, вы – не господа, и это ваше большое преимущество. Вы, по крайней мере, спокойно доживете до конца жизни, не так, как мы»[69].

Вопреки надеждам на освобождение из лагеря неожиданно было принято решение отправить Раевского в Сибирь.

«Вечером, окончив очередной деловой разговор, я спросил:

– Гражданин начальник, кажется, на этот раз мне не удастся избежать далекого путешествия?

– Да, Раевский, к сожалению, не удастся. Высшее начальство решило, что остаток срока вы должны провести в Сибири. Это распоряжение из Москвы, и мы уже ничего поделать не можем. ‹…› Грузовик тронулся. Я не без грусти смотрел на удалявшиеся три белых корпуса. Целых три года провел я здесь и провел, в общем, неплохо. Расставался с лагерем без недоброго чувства. Началось мое долгое двухмесячное путешествие в Сибирь»[70].

К новому месту заключения Раевский отбывает 1 сентября 1949 года. До него он будет этапом добираться целых два месяца. Сначала попадает в пересылочную Харьковскую тюрьму, где его задержат на несколько недель. Затем новый этап. По временам заключенных высаживали, направляли в очередную переполненную пересылочную тюрьму, и опять дорога. В одной из тюрем Николай Алексеевич в который раз читает лекцию. Во время одной из пересылок, в переполненном вагоне, где все жестоко скучали от гнетущего безделья, Николай Алексеевич за несколько вечеров сымпровизировал свою повесть-сказку «Джафар и Джан», вызвав неподдельный интерес слушателей.

Наконец 1 ноября 1949 года контрреволюционер Раевский прибыл на станцию Решоты, к месту своего последнего заключения. «Мы разминали ноги и поглядывали, что кругом делается. Любопытные молодые глаза заметили на расстоянии почерневший крестьянский домик, ничем не примечательный, но на его крыльце происходило странное действо. Старая женщина, видимо бабушка, поливала из большой лейки на голову внучке, молоденькой девушке. На морозе никто еще из наблюдателей такого зрелища не видел, и начался разговор о том, какое же сегодня число, до каких же пор эти сибиряки обливаются. Затем нас повели в лагерь»