1917–1920. Огненные годы Русского Севера - [18]

. Сообщая о доброжелательном отношении представителей союзников, председатель Краевого совета А. М. Юрьев спрашивал: «В каких формах может быть приемлема помощь живой и материальной силой от дружественных держав?» В тот же день он получил ответ Троцкого: «Вы обязаны принять всякое содействие союзных миссий и противопоставить все против хищников»[66]. Получив официальное разрешение Москвы, 2 марта 1918 г. на совместном заседании представителей совета Центромура и союзных миссий было принято т. н. «словесное, но дословно запротоколированное соглашение о совместных действиях англичан, французов и русских по обороне Мурманского края». Хотя, согласно соглашению, «Высшая власть в пределах Мурманского района принадлежит Мурманскому совету», но «высшее командование всеми вооруженными силами принадлежит Мурманскому военному совету из трех лиц – одного по назначению советской власти и по одному от англичан и французов»[67]. Таким образом, в Мурманском военном совете решающее слово принадлежало союзникам, тем более что глава совета генерал-майор Н. И. Звегинцев был участником антибольшевистского подполья и делал все, чтобы использовать союзников для свержения большевиков. Первоначально союзные силы в крае были незначительны. 6 марта в Мурманске высадились 170 британских морских пехотинцев. В городе находился контингент сербских войск, направлявшихся на Западный фронт с Румынского. Часть сербов осталась в Мурманске. В марте в Мурманск приплыли британский крейсер «Кокрейн» и французский крейсер «Адмирал Об», с которых в город высадились десанты английских и французских солдат.

Командующий британской эскадрой на Севере России контр-адмирал Т. У. Кемп понимал, что этих войск явно недостаточно для отражения наступления со стороны немцев и белофиннов. Он еще в конце февраля обратился к британскому правительству с просьбой об отправке в Мурманск 6 тыс. солдат, но т. к. немцы вели отчаянные атаки на Париж и, неся огромные потери, медленно продвигались вперед, на счету у союзников был каждый солдат, и ему было отказано. (О Финляндии см. отдельную главу.)

Но запутанный клубок противоречий был не только на окраинах. Такая же ситуация была и в центре страны. Большевистское правительство оказалось между молотом и наковальней. Немцы захватывали все новые и новые районы в Закавказье, на Дону и на Кубани, при этом требовали от большевиков убрать все контингенты Антанты с русской территории, а союзники давили на большевиков, добиваясь их согласия на союзную интервенцию в России, направленную против немцев. Большевики пытались лавировать. По свидетельству Р. Б. Локкарта: «Если немцы были слишком настойчивыми в своих требованиях, большевики угрожали им интервенцией союзников. Если союзники старались навязать интервенцию большевикам, они рисовали ужасную картину опасностей наступления немцев на Москву»[68]. Большевики ненавидели и тех и других. Только весной 1918 г. сильнее была ненависть к немцам, а с лета 1918 г., после восстания Чехословацкого корпуса и высадки союзников в Архангельске, перевесила ненависть к Антанте.

Весной 1918 г. быстрота и решительность немецких действий заставили большевиков искать сотрудничества с Антантой. В такой обстановке они готовы были принять помощь даже от «англо-французского империализма». По свидетельству Локкарта: «Троцкий <…> говорил о войне, как если бы она была неизбежна. Когда я спросил его, примет ли он интервенцию союзников, он ответил, что уже запросил союзников, чтобы они сделали предложение. Он хотел гарантий о невмешательстве во внутренние дела России. Я тогда спросил его, можем ли мы, если союзники придут к соглашению в этом пункте, устроить получасовое совещание, чтобы набросать план соглашения? Ответ его был характерен – “когда союзники договорятся между собой, я уделю Вам не полчаса, а целый день”»[69]. Ряд руководителей союзных стран, получая обнадеживающую информацию от своих агентов в России, склонялись к мысли, что, может быть, удастся осуществить интервенцию с согласия большевиков и оказать им помощь в создании армии. Это признавал и такой ненавистник большевиков, как У. Черчилль: «С поразительной энергией создавалась Красная армия для защиты революции в России»[70].

Но многие слова и обещания Троцкого и других лидеров большевиков были не более чем попыткой выиграть время и сохранить власть тогда, когда их основные враги сцепились в смертельной схватке. В этой обстановке взаимного недоверия произошел ряд событий, окончательно взорвавших робкие попытки наладить отношения между союзниками и большевиками. Первым из них была высадка небольшого японского отряда 4 апреля 1918 г. во Владивостоке под предлогом защиты жизни и имущества иностранных подданных. 7 апреля отряды связанного с японцами атамана Г. М. Семенова начали наступление на Читу.

Высадка японцев ухудшила отношения между большевиками и союзниками. Попытка А. Дж. Бальфура успокоить большевиков тем, что японцы пришли «помогать» русским, вызвала вполне справедливый вопрос Ленина: «Каким русским?»[71] Но высадка японцев косвенно вызвала еще одну проблему, которой суждено было сыграть роль катализатора Гражданской войны от Волги до Дальнего Востока – восстание Чехословацкого корпуса. К концу мая положение в корне изменилось. Большевистские лидеры понимали, что только Германия, подписавшая мирный договор, является единственной страной, готовой иметь с ними дело. На это повлияло изменение немецкой политики. В середине мая правительство Германии уведомило Ленина, что больше не будет захватов российских территорий. Ленин понял, что его режиму опасность не грозит. В отношениях с Антантой большевики все больше убеждались, что никакие обещания, данные им отдельными дружески настроенными к ним английскими и французскими представителями, типа Локкарта, никогда не будут выполнены. Все просьбы Троцкого о военной помощи оставались без ответа. Высадка японцев, восстание Чехословацкого корпуса, усиление военного присутствия Антанты в Мурманском крае привели к тому, что было определено еще Брестским миром – Антанта вступила в вооруженную борьбу с Советской Россией.