1917–1920. Огненные годы Русского Севера - [107]

.

Не слишком ли смелым является это утверждение? Получается, что Финляндия была для него не более чем подготовительным этапом к главной цели: освобождению и восстановлению монархической России. Правда ли это? Относился ли Маннергейм столь восторженно к старой России, было ли свойственно ему некритическое русофильство, как писал Т. Массарик о некоторых чешских политических деятелях? Для ответа на эти вопросы рассмотрим, что говорил по этому поводу сам Маннергейм, и проанализируем его деятельность.

То, что Маннергейм стремился к активному участию финской армии в освобождении Петрограда, не подлежит ни малейшему сомнению. Все его слова и дела это подтверждают. Ему во много раз была ближе блистательная Россия прошлого, чем современная Финляндия. Со свойственным ему честолюбием Маннергейм хотел сыграть роль всемирного масштаба и остаться в истории не только маленькой Финляндии. Он неоднократно подчеркивал простую мысль, что любая Россия, белая или красная, будет империалистической, а красная будет представлять для Финляндии еще большую угрозу, чем белая. 28 октября 1919 г., в то время, когда Деникин продолжал победное шествие к Москве, а Юденич стремительно приближался к Петербургу, Маннергейм писал в письме своему близкому другу, польской княгине М. Любомирской: «Здесь (в Европе. – Л. П.) социалисты теряют единство, а в России большевики ежедневно теряют территории. К сожалению, сейчас неизвестно, что лучше: Россия большевистская или новая Россия; обе будут равно неудобны соседям, особенно маленьким. Русские ничему не научились и ничего не забыли, несмотря на то что они пережили, и я предвижу, что мы скоро должны будем считаться с Россией еще более империалистической и националистической, чем когда-либо, которая захочет соединить массы и заставить забыть внутренние неурядицы ради великой идеи реставрации старой Руси»[626].

В воспоминаниях Маннергейм писал: «По моему мнению, Финляндия, так же как Польша, не могла уклониться от участия в организованной против большевиков акции. Более того, в данной ситуации это участие казалось мне обоснованным. Участие в операции, в результате которой район Петербурга стал бы базой стабильного и здорового правительства новой России, могло способствовать созданию прочной основы для создания дружественных отношений в будущем. А отказ от участия мог легко вызвать антифинские настроения новых руководителей государства, с которым Финляндия находится в соседстве. Однако решающим в моей позиции было глубокое убеждение, что если сейчас большевики не будут побеждены, их власть вскоре станет угрозой для всего мира и для Финляндии в том числе. Я должен был принимать во внимание ту опасность, которая грозила Финляндии, попади она под власть большевиков, в результате постепенного поглощения или в результате поддержанного с Востока переворота. Решение этой проблемы в будущем было бы, без сомнения, более дорогостоящим, чем теперь, когда инициатива была в руках руководителей здоровых сил русского народа (имеются в виду белые генералы. – Л. П.) и противная сторона переживала многочисленные материальные и психологические трудности»[627].

Как видим, он не питал никаких иллюзий в отношении страны, где провел столько времени и сделал блестящую карьеру. Как мало кто из современников, Маннергейм предчувствовал идущую от России опасность, независимо от образа правления в стране, но считал, что в состоянии ее предупредить. Он продолжал: «К сожалению, невозможно избежать столкновений с этой Россией – рано или поздно это произойдет. Невозможно заставить ее исчезнуть и заменить на карте большим белым пятном, и в этих обстоятельствах лучше рыцарским жестом, как, например, освобождением Петербурга, создать положительную исходную ситуацию для будущих отношений. Поэтому я опечален, когда вижу, как моя страна проявляет неловкость, в то время когда армии генерала Юденича угрожают разгромом у ворот Петербурга и не пользуются моментом, чтобы помочь ему»[628].

В этих откровенных словах переплетается многое, главное – обеспечить будущее своей страны, к этому примешивается и желание рыцарским жестом спасти Россию от красных, что заставит в будущем русских руководителей чувствовать себя обязанным маленькой Финляндии на много десятилетий вперед, и, конечно, желание избавить мир от красной опасности. В его словах поражает некоторая наивность, в XX в. ждать благодарности от политиков довольно странно, тем более от русских. Но Маннергейм не собирался оказывать эту помощь безвозмездно. Он выдвигал ряд условий, самое главное из которых – немедленное признание независимости Финляндии. 21 июля Миллер в телеграмме к министру иностранных дел Колчака И. И. Сукину перечислял требования Маннергейма в ответ на участие стотысячной армии в освобождении Петрограда: «1) признание полной независимости Финляндии. 2) уступка порта в Печерской губе. <…> Рассмотрение в особой конференции, впоследствии, форм самоопределения некоторых карельских волостей, населенных элементами, тяготеющими к Финляндии, причем Финляндия никаких завоевательных целей ни сейчас, ни впоследствии не преследует»