1905 год - [8]

К концу шестидесятых народники более всего стали похожи на… молодежную субкультуру. Только, в отличие от хиппи или панков, эта субкультура была резко политизирована. Хотя и теперь такие есть — например, антиглобалисты или скинхеды и антифа.

Сходство между тем поразительное. Имелся даже такой важный признак современных субкультур, как собственная мода. Тогдашние бунтари носили длинные волосы, щеголяли в косоворотках и шароварах, в грубых сапогах. Наибольшим шиком считалось иметь дырявые сапоги. Плюс — широкополая шляпа. Откуда взялся последний атрибут, понять сложно, наверное — от итальянских революционеров Гарибальди, которые были очень популярны. В холодную погоду к этому добавлялся наброшенный на плечи шотландский плед. Таков был облик «нигилиста». Видок ничего себе — в «Сайгоне[9]» бы оценили.

Кстати, чаще всего этот термин — «нигилист» — употребляли те, кому субкультура не нравилась. Сами же народники его насмешливо адресовали тем своим товарищам, которые слишком увлекались «прикидом» и громкими речами на публику. А таких, разумеется, было много.

Имелись у народнической субкультуры и свои «культовые произведения». Самым главным был роман Чернышевского «Что делать?» При всех своих весьма сомнительных литературных достоинствах, книга продержалась в разряде «культовых» более четверти века! Так, она произвела огромное впечатление на семнадцатилетнего В. И. Ульянова, человека совершенно иного поколения[10]. А в шестидесятых — семидесятых годах книгой не просто зачитывались — многие пытались претворить изложенные там идеи в жизнь. К Чернышевскому подверстывался Писарев, который покорял своим отрицанием всяческих авторитетов. А остальные авторы — по вкусу.

Впечатление народническая литература производила сильное.

«Места тогдашних социально — революционных изданий, где возвеличивался серый простой народ, как чаша, полная совершенства, как скрытый от всех непосвященных идеал разумности, простоты и справедливости, к которому мы все должны стремиться, казались мне чем‑то вроде волшебной сказки».

(Н. А. Морозов).

Главное разделение в этих кружках было на «радикалов» и «либералов». Правда, под вторым словом понималось не то, что впоследствии. Тогда уже имелись либералы в классическом понимании — сторонники демократии западного типа, но их было немного. В среде народников либералами называли тех, кто высказывался против резких движений. Их считали болтунами. Радикалам же хотелось действовать.

Процесс пошел.

В 1866 году прозвучали первые выстрелы — Д. В. Каракозов возле Летнего сада стрелял в Александра II — правда, не попал. Точнее, ему помешал находившийся поблизости крестьянин Осип Комиссаров. Каракозов был членом московского кружка Н. А. Ишутина. Кружковцы как раз и пытались претворять в жизнь идеи Чернышевского по созданию кооперативов как островков социализма, однако это сочеталось у них и с идеями «заговора по Ткачеву», а также терроризма. Историки по — разному оценивают серьезность всего этого. В созданных Ишутиным структурах под названием «Организация» и «Ад» слишком уж много «игры в солдатики». Но, как бы то ни было, а слова у Каракозова перешли в дело.

С этим покушением далеко не все ясно. Вот фрагмент из допроса Каракозова:

«— Когда и при каких обстоятельствах родилась у вас мысль покуситься на жизнь государя императора? Кто руководил вас совершить это преступление и какие для сего принимались средства?

— Эта мысль родилась во мне в то время, когда я узнал о существовании партии, желающей произвести переворот в пользу великого князя Константина Николаевича. Обстоятельства, предшествовавшие совершению этого умысла и бывшие одною из главных побудительных причин для совершения преступления, были моя болезнь, тяжело подействовавшая на мое нравственное состояние. Она повела сначала меня к мысли о самоубийстве, а потом, когда представилась цель не умереть даром, а принести этим пользу народу, то придала мне энергии к совершению моего замысла. Что касается до личностей, руководивших мною в совершении этого преступления и употребивших для этого какие‑либо средства, то я объявляю, что таких личностей не было: ни Кобылин[11], ни другие какие‑либо личности не делали мне подобных предложений. Кобылин только сообщил мне о существовании этой партии и мысль, что эта партия опирается на такой авторитет и имеет в своих рядах многих влиятельных личностей из числа придворных. Что эта партия имеет прочную организацию в составляющих ее кружках, что партия эта желает блага рабочему народу, так что в этом смысле может назваться народною партиею. Эта мысль была главным руководителем в совершении моего преступления. С достижением политического переворота являлась возможность к улучшению материального благосостояния простого народа, его умственного развития, а чрез то и самой главной моей цели — экономического переворота. О Константиновской партии я узнал во время моего знакомства с Кобылиным от него лично. Об этой партии я писал в письме, которое найдено при мне, моему брату Николаю Андреевичу Ишутину в Москву. Письмо не было отправлено потому, что я боялся, чтобы каким‑либо образом не помешали мне в совершении моего замысла. Оставалось же это письмо при мне потому, что я находился в беспокойном состоянии духа и письмо было писано перед совершением преступления. Буква К в письме означает именно ту партию Константиновскую, о которой я сообщал брату. По приезде в Москву я сообщил об этом брату словесно, но брат высказал ту мысль, что это — чистая нелепость, потому что ничего об этом нигде не слышно, и вообще высказал недоверие к существованию подобной партии».