1903. Эш, или Анархия - [45]

Гарри продолжал, говоря словно бы словами из Библии: "Лишь с рождением неизвестности, только тогда, когда неизвестность заводит, так сказать, в бесконечность, может расцвести то, что может считаться недостижимой целью любви, что составляет ее суть: таинство единства… да, это так называется".

"Вот тебе и на", — печально проговорил Альфонс, но у Эша возникло ощущение, словно парню дано высшее знание, и пробудилась надежда на то, что знание, которым обладал этот парень, содержит ответы и на его собственные вопросы. И хотя его мысль никак не лепилась к тем, что были произнесены вслух Гарри, он сказал то, что как-то говорил Лобергу: "Но в таком случае никому не дано пережить другого", душа при этом наполнилась частично радостной, частично горькой уверенностью в том, что вдова Хентьен, поскольку она была еще живой, никак не могла любить своего супруга. Альфонс зашептал Эшу: "Ради всего святого, не говорите в присутствии этого малыша о таких вещах", но было уже поздно, Гарри вперил в него возмущенный взгляд и глухо сказал, на самую малость глуше, чем нужно было: "А я и не живу больше". Альфонс пододвинул ему двойную порцию ликера: "Бедный мальчик, вот после той истории он ведет такие разговоры… тот совершенно погубил его". Эш ощутил себя вернувшимся к реальности; он разыграл ничего не понимающего типа: "Тот это кто?" Альфонс пожал плечами: "Ну тот, великий бог, белый ангел…" "Заткнись, или я выцарапаю тебе глаза", — зашипел Гарри, и Эш, которому стало жаль малыша, прикрикнул на Альфонса: "Оставь его в покое". Гарри внезапно разразился истерическим плачем: "А я и не живу больше, не живу больше…" Эш оказался в довольно-таки беспомощной ситуации, поскольку не мог прибегнуть к тем же методам, которые привык использовать в обращении с плачущими девушками.

Значит, и жизнь этого парня тот тоже разрушил; желая сделать для Гарри что-нибудь приятное, Эш неожиданно выпалил: "Поставить бы нам этого Бертранда к стенке". Гарри взорвался: "Ты не сделаешь этого!" "А почему? Это же должно тебя обрадовать, он ведь наверняка заслужил такое наказание". "Ты, ты не сделаешь этого… — вопил малыш с безумными глазами, — ты не смеешь к нему прикасаться…" Эша разозлило, что парень был настолько глуп, что не уловил благого намерения. "Такая мразь подлежит выбраковке", — настаивал он на своем. "Он не мразь, — взмолился Гарри, — он самый благородный, самый хороший, самый красивый на всем белом свете". В чем-то малыш был, конечно, прав, и Эш был уже почти что готов пообещать не трогать Бертранда.

"Безнадежно", — вяло промямлил Альфонс и выпил свой ликер. Гарри, зажав лицо между двумя кулаками и раскачивая головой, словно фарфоровый игрушечный человечек, начал смеяться: "Он и какая-то мразь, он и какая-то мразь"; затем его смех снова сменился всхлипываниями. Когда Альфонс попытался прижать Гарри к своей покрытой шелком жирной груди, Эшу, дабы предотвратить потасовку, пришлось вмешаться. Он распорядился, чтобы Альфонс проваливал отсюда, и обратился к Гарри: "Мы уходим. Где ты живешь?" Парень сник и послушно назвал свой адрес. На улице Эш взял его за руку, словно шел с девушкой, и, один — обеспечивая защиту, другой- приняв ее, они оба были почти счастливы. С Рейна налетали слабые порывы ветра. У своей двери Гарри прижался к Эшу, показалось, что он хочет подставить свое лицо мужчине для поцелуя. Эш втолкнул его в дверь. Но Гарри удалось выскользнуть обратно, и он прошептал: "Ты ничего ему не сделаешь", и не успел Эш опомниться, как парень обнял его, неловко чмокнул в руку чуть пониже плеча и исчез в доме.

Посещаемость борцовских представлений заметно упала, нужно было что-то делать для их пропагандирования. Не спрашивая согласия остальных, Эш решил на свой страх и риск предложить "Фольксвахт" статью о борцовских схватках.

Ho перед грязно-белой дверью редакции он ощутил, что его сюда привело опять-таки что-то другое. Сам по себе этот визит был абсолютно бессмысленным и бесцельным: все это борцовское шоу стало ему безразличным, ведь оно не принесло Илоне ровным счетом ничего, для Илоны должно было бы произойти нечто более важное, вероятно, действовать надо было более решительно, да и ясно ему было, что "Фольксвахт" не даст никакого сообщения, если она до сих пор не сделала этого по каким-то пролетарским соображениям. В принципе позиция социалистической газеты была достойна похвалы: на ее страницах, по крайней мере, просматривалось, где лево, а где право, имелось четкое разделение между буржуазным мировоззрением и пролетарским. Собственно, неплохо было бы обратить внимание матушки Хентьен на этих людей, которые, хотя и были обычными социалистами, но, подобно ей, чертыхались по адресу борцовских представлений, и она не смела бы больше посматривать свысока на социалиста Мартина. Вспомнив о Мартине, Эш оторопел, самому черту, наверное, неизвестно, что он, Август Эш, ищет сегодня здесь, в этой редакции! То, что причиной этому была не борьба, было совершенно ясно. Уже переступая порог редакции, он все еще ломал голову над этим, и только когда редактор самым оскорбительным образом его не узнал, только когда пришлось извлекать на свет Божий ту историю с забастовкой, дабы помочь человеку со столь плохой памятью, только тогда Эшу стало ясно, что дело-то все в Мартине. Он с ходу выпалил: "У меня для вас важная новость". "Ах, забастовка, — одним жестом редактор попытался приуменьшить значение данного события, — это дела давно минувших дней". "Конечно- раздраженно отрезал Эш, — но Гейринг-то еще в тюрьме". "Ну и что? Он получил свои три месяца". "Так нужно же в конце концов хоть что-то делать!.,"- не жалея голосовых связок, завопил Эш, что получилось помимо его воли. "Послушайте, да не орите вы на меня столь сильно, ведь не я же его засадил за решетку". Эш не был человеком, которого можно было легко сбить с толку. "Нужно что-то делать, — яростно и нетерпеливо настаивал он, — я знаю мальчиков, с которыми ваш порядочный господин Бертранд крутил шуры-муры… они в Кельне, а не в Италии!" — с триумфом добавил он. "Да они нам известны уже не один год, дорогой друг и товарищ. Или это и есть та новость, которую вы хотите нам предложить?" Эш остолбенел: "Да, но тогда почему вы ничего не предпринимаете? Он ведь пожертвовал собой", "Дорогой товарищ, — вмешался другой сотрудник редакции, — у вас, кажется, довольно детские представления о жизни. Но, по крайней мере, вам следовало бы знать, что мы живем в правовом государстве".