1903. Эш, или Анархия - [30]

Когда Эш в один из дней после обеда завернул в "Альгамбру", то застал владельца театра за карточной игрой у стойки. Он присоединился к нему и просидел за игрой аж до самого вечера. К концу дня Эш ощутил, что голова его пуста и лицо задеревенело, ему стало ясно, что жизнь здесь точно такая же, как и на мангеймских складах во время забастовки. Единственное, чего недоставало, так это Корна и его хвастливых речей о любовных отношениях с Илоной. Какой же тогда смысл имело его увольнение из Среднерейнского пароходства? Он торчал здесь в деловой праздности, прожирал свои деньги и не мог даже отомстить за Мартина. Если бы он остался в Мангейме, то, по крайней мере, имел бы возможность навестить его в тюрьме.

За ужином он посетовал на то, что столь бесстыдным образом бросил Мартина, а когда госпожа Хентьен ответила на это, что каждый сам кузнец своего счастья и господину Гейрингу, которого она неоднократно предупреждала, непозволительно требовать, чтобы друг из-за него оставался торчать в этом Мангейме, отказываясь от блестящей карьеры, разозлился и так окрысился, что она моментально ретировалась за стойку и начала поправлять прическу, Он немедленно уплатил по счету и ушел, кипя от ярости: такое безделье она называет отличной карьерой. Впрочем, ему не хотелось признавать, что именно это является причиной его ярости, он обвинял ее просто в холодном, бессердечном отношении к Мартину и всю ночь ломал себе голову над тем, чем можно помочь Мартину.

Рано утром Эш отправился к Оппенгеймеру, Найдя ручку и пару листов бумаги, он добрую половину дня провел за сочинением злой статьи, в которой рассказывал о том, что заслуженный профсоюзный секретарь Гейринг стал жертвой дьявольских демагогических интриг Среднерейнского пароходства и ман-геймской полиции. Эту статью он немедленно отнес в редакцию социал-демократической "Фольксвахт".

Здание, в котором располагалась редакция "Фольксвахт", впечатления газетного дворца не производило. Не было и намека на мраморные вестибюли и двери из кованого железа. Здесь даже чувствовалось какое-то сходство с конторой Оппенгеймера, разве что только в беготне сотрудников просматривалось больше усердия; но по воскресеньям, когда газета не выходила, все здесь должно было выглядеть точно так же, как и у Оппенгеймера. При прикосновении к металлическим перилам ощущалась их липкая, грязная поверхность, на осыпавшейся в некоторых местах и ободранной стене угадывались следы частых покрасок, а выглянув в окно, можно было увидеть узкий дворик, в котором стояла телега с рулонами бумаги. Печатные станки работали с какими-то астматическими выдохами и вдохами. Через некогда белую дверь, беспрерывно издающую резкие звуки, поскольку замок не защелкивался, попадаешь в редакцию. Вместо календаря страховой компании там висит расписание движения поездов, а вместо изображений танцовщиц- фотография Карла Маркса. Все остальное было таким же, как у Оппенгеймера, и то, что он пришел, стало как-то сразу совершенно излишним, даже статья, которая все-таки производила сильное и грозное впечатление, показалась вдруг блеклой и никому не интересной. "Везде один и тот же сброд, — подавляя в себе злость, подумал Эш, — демагогический сброд, который везде живет в абсолютно одинаковом бардаке". Нет, абсолютно лишено смысла всучивать тем или другим оружие; оно будет бесполезным в их руках, ибо они не знают, что находится по эту, а что по ту сторону баррикад.

Его отправили в другую комнату. За столом, который, вероятно, разочек все же обтягивали полотном, сидел мужчина в коричневом бархатном пиджаке. Эш протянул ему рукопись. Редактор бегло пробежался по ней, пролистал и положил в коробку рядом с собой. "Вы же ее даже не прочитали", — резко заметил Эш.

"Что вы, что вы, я в курсе… мангеймская забастовка; посмотрим, сможем ли мы это использовать", Эш был, поражен тем, что этот тип не поинтересовался содержанием написанного, а представляет все так, словно ему все уже известно. "Я настаиваю, чтобы вы посмотрели, это факты, которые представляют забастовку в совершенно новом свете", — заявил Эш. Редактор еще раз взял в руки рукопись для того правда, чтобы тут же снова бросить ее, "Какие факты?

Я не вижу здесь ничего нового". У Эша возникло впечатление, что этот тип хочет похвастать тем, что все знает. "Я же был очевидцем; я присутствовал на этом собрании!" "Ну и что? Наши люди тоже были там". "Значит, вы уже об этом писали?" "Я считаю, что там ничего особенного не произошло", Это заявление настолько ошарашило Эша, что он опустился на стул, хотя никто ему этого не предлагал. "Уважаемый господин и товарищ, — продолжал редактор, — мы в конце концов не можем ждать, пока вам заблагорассудится принести нам статью". "Да, но… — Эш ничего не понимал, — но почему в таком случае вы ничего не предпринимаете, почему вы бросили Мартина, — он поправился, — почему вы бросили Гейринга, который невиновен и вынужден сидеть в тюрьме?" "Ах, вон оно что… все мое уважение у ног вашего правосознания, — редактор начал читать рукопись, подписанную фамилией Эша, — господин Эш… вы, значит, полагаете, что опубликовав эту статью, мы сможем освободить Гейринга?" Он усмехнулся. Эш не позволил ввести себя в заблуждение непринужденностью редактора: "В тюрьме должны находиться совершенно другие люди… это более чем понятно тем, кто присутствовал на собрании!" "Итак, вы считаете, что мы должны засадить на место Гейринга дирекцию Среднерейнского пароходства?" "Дерьмо собачье, — подумал Эш, не отвечая ни слова. Засадить Бертранда?